Армин Кыомяги - Луи Вутон

Так вот, значит, какими они были, мои безответственные таинственные отцы, любовники школьницы Марии Вутт, зачавшие ее сына. Оплодотворение произошло по воле случайно выпавшей половой фишки. Я дитя лотереи, порождение казино плотских влечений в ходе нимфической азартной игры под названием Пярнуская рулетка.

Ким. На следующую ночь добрались и до нее. Раны моей любимой быстро заживали и я, держа ее за руку, с любопытством погрузился в глубину утомленных глаз.

Открывшаяся в них картина буквально ошеломила меня. Как в дымке, но достаточно понятно, я увидел корневище генеалогического древа Ким, уходящее в далекое прошлое, аж в семнадцатое столетие, когда люди, спасаясь от жестоких норм католицизма, бежали морем куда глаза глядят. Возможно, я путаю причины и следствие, но это неважно. Перед мысленным взором возникли долгие монотонные морские переходы прошлых веков, подвергающие мореплавателей суровым испытаниям. С каждым ударом громадных волн о борт парусника все невыносимее становились задавленные плотские инстинкты и эмоциональные желания команды. Так же как, по уверениям некоторых ученых, я происхожу от выпрямившейся где-то на Черном континенте обезьяны, так история Ким начинается на борту одной гордой, просоленной парусной шхуны. Я ясно видел этих обросших косматыми бородами, неудовлетворенных, а потому дошедших до грани срыва морских волков, которые с яростно горящими глазами, сверкая иглами и ножницами, скроили и сшили себе первую подругу. Дама сопровождения. Dame de voyage. Разве это прозвище, которым остроумно окрестили куклу, не свидетельствует о высокоразвитом чувстве собственного достоинства мореманов, их благородстве и уважении к делу рук своих, джентльменской заботе об изделии. Та, что им нужна была позарез, была не просто уличной девкой или дешевой проституткой, нет, они тосковали о даме – истинной аристократке.

Я напряг зрение. Бушующие океанские волны, сломанные мачты, последние стоны гибнущих судов – все это со средневековым мастерством выгравировано на радужке ее глаз.

Но затем все смыла волна, как стирает мандалу рука монаха, и романтичные картинки сменились сценами древней научной деятельности. Теперь перед моими глазами проплыл схожий с комиксами обзор дальнейшей эволюции предшественниц Ким, где ключевую роль играли триумфальные открытия материаловедения. Кадр за кадром тряпье, из которого когда-то были сшиты первые морские дамы, менялось на каучук, резину, винил, латекс и силикон. В результате прогрессировала и расцветала красота куколок, вызывая уже такой повальный восторг, что даже некоторые робкие и застенчивые юноши из благородных семейств исподлобья с завистью косились на моряков.

Наконец, обуреваемому первобытными инстинктами мужскому сословию, которое на протяжении долгих пуританских столетий было вынуждено наперекор невыносимым нормам морали изобретать разные способы удовлетворения своих природных потребностей, бросили спасательный круг. Но это еще не все. Прогресс увлекся собой и стал сам себя подхлестывать. Уже появилась возможность подобрать в интернете знаменитость, заказать ее отливку в силиконе и спустя всего несколько дней наслаждаться Леди Гагой, Мадонной или Викторией Бекхэм, или, если разыграется аппетит и хватит куража, то почему бы и не тихой покорностью королевы Елизаветы. Ради этого стоит жить в нашем веке. Как мужчинам, так и женщинам. Разве неприятно было бы, к примеру, Тайре Бэнкс осознавать, что каждый божий миг ее любят несколько сотен мужчин на всех благополучных континентах. Прислушайся, Тайра, этой ночью, как очевидно и множеством последующих, всемирный сводный хор оргазма францисканцев будет петь тебе.

Кивнул Ким, чтобы дать знать, что все понял.

Если моей матерью была Мария Вутт, а потенциальными отцами трое школьников Лаури, Урмас и Индрек, то отцами – авторами Ким следует считать первобытную страсть мастеровитых мореходов и технологический прогресс. А самую прекрасную в мире Х-хромосому привнесла в душу моей возлюбленной сама американская супермодель Ким Кардашьян лично. Потрясающая крестная мать моей дорогой спутницы жизни.

Дождь, первый за месяц. Настоящий, проливной дождь. Он забарабанил по стеклянной крыше атриума, беспардонно ворвавшись в последнее действие моего предутреннего сна. Собственно, только конец сна мне и запомнился. Лежу это я в водяной кровати лицом к небу и сквозь стеклянную крышу смотрю, как где-то далеко, в темной выси рождаются крошечные мерцающие точки, которые, постепенно разгоняясь, из центра вселенной устремляются прямо ко мне. Когда-то такая картинка появлялась на мониторе, когда на компьютере не работали. Одним словом, у меня возникло ощущение, будто на своем космическом корабле под названием Ülemiste я мчусь из одной галактики в другую. Но перемещение это какое-то будничное, ни тебе восторга, ни волнения, все как обычно. Словно бы шпарю, скептически позевывая и заткнув за пояс матерчатую продуктовую сумку – свидетельство экологической грамотности, – в только что открывшийся в соседней галактике супермаркет на дешевую распродажу. Мой корабль набирает скорость, ему все сложнее уворачиваться от летящих навстречу точек. Да не очень-то я и стараюсь. Мыслимое ли дело – маневрировать так, чтобы безболезненно провести крупнейший в Эстонии торговый центр между какими-то там плевками. Безнадежная затея, черт бы побрал! И вот послышался шлепок, и одна точка прилепилась к моему большому дугообразному иллюминатору. За первым шлепком второй, третий, все шлеп да шлеп. Скоро все стекло было полностью залеплено. Но тут, как это и положено во сне, возникла нелогичность, мистическое отклонение, абсурдная трансформация – белые плевки внезапно превратились в отбивающую чечетку стаю чаек. Они плясали неестественно неподвижно, в том смысле, что клювами не стучали, не кричали, не размахивали крыльями, двигались только их розовые лапки под застывшими телами – в лучших традициях ирландских народных танцев. Я прислушался к звуку чечетки. Удары были ритмичными, с изумительными вариациями, вовсе не хаотичные, далеко не хаотичные. Как будто под неким телепатическим управлением сотни пар лапок подчинялись какой-то незримой пульсирующей силе, настолько мощной и пронзительной, что заставила и мое сердце биться в том же такте. Темп нарастал, ритмический рисунок приобретал невероятную замысловатость, танцующие чайки все прибывали, одинаковые, серьезные, с неподвижными телами. Похоже, сводный ансамбль степистов пределов возможного не знал, танец только убыстрялся, доходя до безумия, затягивая мое бедное нетренированное сердце. Я начал задыхаться как загнанный зверь, пот сочился из пор, брызгал из них так, будто все мое тело было перфорировано миниатюрными фонтанчиками. И вот, за мгновение до полной отключки (какая сновиденческая точность, не правда ли?), перед последним роковым ударом в барабан мои глаза вдруг открываются, и я вижу дождь. А точнее, каждую его каплю, тяжелую, липкую, с безумной скоростью несущуюся из эпицентра экрана прямо на стеклянную панель атриума. Я живой, чаек нет, я успокаиваюсь, продолжая мокнуть, но не под дождем, а в луже собственного пота. Кошмар кардиолога закончился.