Вадим Панов - Ангел

— Не слышу.

— Да, мы друг друга поняли.

— В таком случае, прошу в отдельный кабинет, — гостеприимно предложил губастый владелец заведения. — Он у меня звуконепроницаемый, так что честные посетители не услышат ни гребаного слова из нашей прелюбопытной беседы. — И после паузы добавил: — Даже если в процессе диалога я включу бензопилу.

Анна побелела.

Один из охранников вытащил у Палыча пистолет, второй «помог» подняться женщине, и меньше чем через минуту «гости» и хозяева оказались в небольшой комнате, где за ненакрытым столиком сидел толстый, практически лысый мужчина в расстегнутой до пупа рубашке, льняных брюках и сандалиях на босу ногу. Явление Палыча и Анны толстого не обрадовало, было видно, что он воспринимает их как досадную случайность.

— Зачем сюда?

— А куда еще?

Губастый усадил «гостей», сам расположился напротив, широко улыбнулся, явно наслаждаясь каждой секундой происходящего, после чего негромко произнес:

— Палыч, я пробил тебя по своим каналам и сильно удивился: вы с Дохлым — мелкие, предельно осторожные бандиты, какого черта вас понесло в серьезные дела?

— А когда это дело успело стать серьезным? — Наемник превосходно изобразил искреннее удивление.

— В тот самый миг, когда девочка сказала тебе, что ищет ребенка, — объяснил Иксуев.

— Тогда и следовало послать ее, — нравоучительно добавил толстый.

— Права сирот защищает Комиссия по вопросам детского счастья, а это очень серьезно, — продолжил Иксуев. — Наше общество, как ты наверняка помнишь, делает все для радости младших партнеров и жестоко наказывает тех, кто пытается их этой самой радости лишить. Хочешь прокатиться в ювенальную жандармерию? В качестве клиента? Мой хороший друг Серж легко устроит тебе экскурсию.

— Без имен, — попросил толстый.

— Не волнуйся, дружище, — утешил приятеля Иксуев. — Перед тобой не люди, а суповые наборы, они никому ничего не скажут.

Тот, кого владелец заведения назвал Сержем, прищурился на задохнувшуюся от ужаса Анну и причмокнул губами.

— Мы раньше не встречались, — хрипло произнес Палыч, пронзительно глядя на Иксуева. — Как ты понял, что я пришел за тобой?

— Я осторожен и храню физиономии всех, кто был так или иначе причастен к моему бизнесу. Как только твоя корова переступила порог «Капитана Кука», сработала система предупреждения, и ваша операция закончилась не начавшись.

Наемник покосился на женщину:

— Я ведь говорил, что тебе тут нечего делать.

— Где мой сын? — не выдержала Анна. — Ты купил моего сына! Куда ты его дел?!

— Того сладенького? — с издевкой осведомился Иксуев. — Мяса мало, но оно очень нежное?

— Нет! — взвыла женщина. — Нет!!

— Видел, как она вздрогнула? — Губастый толкнул локтем толстого. — Смешно… Нормальные бабы давно забили на все эти тупые чувства, а тут они во всей красе.

— Ты не съел его! Я знаю! Я чувствую, что Костя жив!

— Не волнуйся, корова, младенцев мы едим редко…

— Потому что живыми они стоят дороже, — вздохнул Серж.

— Мы подобрали твоему ублюдку прелестную пару: мой бывший любовник с двумя своими мужьями. У Фридриха сейчас такой возраст — хочется с кем-нибудь возиться, нянчиться, целовать без последствий, но месяцев через восемь-десять ему это надоест, и младенец окажется в «Счастливом доме» или у «абсолютов». — Вдоволь поизмывавшись над женщиной, Иксуев повернулся к наемнику: — Скажи, в жизни твой напарник такой же тощий, как на фотографиях? Если да, то предлагать его гостям — только позориться. Вот на тебе мяса много, и внутри…

— Потроха… — с вожделением протянул толстый.

— Точно! — «вспомнил» губастый. — Если с Дохлого будет мало мяса, доберем другим продуктом. — И потрепал приятеля по плечу: — Кстати, ты не хочешь трахнуть корову? Не забыл, как это делается?

— Говорят, если их как следует вздуть перед свежеванием, то мясо получается особенно нежным. — Серж оценивающе оглядел сжавшуюся Анну, после чего икнул: — Давай трахнем.

— И Палыча тоже.

— Мужиков, вроде, надо избивать?

— Изобьем после, одно другому не мешает.

— Логично.

— Кто начнет?

Никто.

В смысле — не получилось.

Ни изнасиловать, ни избить — ничего не получилось, потому что Аня совершила подвиг. Маленький, но очень нужный подвиг. Совершила по наитию, потому что ни о чем они с Палычем не договаривались, просто женщина поняла, что должна сделать. Или же потому что не выдержала, потому что внезапно решила покончить с издевательствами Иксуева и толстого жандарма, не доводя дело до обещанных пыток.

Не имеет значения, почему Аня это сделала, потому что значение имеют исключительно дела.

Поступки.

А поступок был таким: молодая женщина бросилась на охранников. В какой-то момент мордовороты расслабились, оказались рядом, даже пистолеты опустили, перестав удерживать пленников на мушке, и Аня поняла, что способна подарить Палычу несколько бесценных секунд. И бросилась, перекрывая своим телом линию огня.

Бросилась, сделав самую высокую в жизни ставку: все на «зеро», на мрачного наемника, который постоянно называл ее дурой. Ставка абсолютно на все. Больше не будет.

Раз!

Первая секунда. Крик. Движение. Оторопь у мордоворотов. Все понявший Палыч движется в противоположном направлении, к стулу Сержа, на спинку которого толстяк повесил кобуру с «береттой». И прежде, чем жандарм осознаёт происходящее, правая рука наемника ложится на рукоять.

Два!

Вторая секунда. Выстрел. Но только один, потому что не каждый охранник достоин высокой зарплаты. Выстрел, но только один, и поэтому Аня продолжает движение. Палыч выхватывает оружие.

Три!

Третья секунда, и четыре выстрела сливаются в один протяжный грохот. Две пули Анне, обе в грудь, обе рвут плоть и ломают кости. Останавливают. Швыряют на пол. Убивают. Две пули, но именно за ними Анна и бросалась. Их ловила, на них соглашалась, потому что знала… Две следующие пули вылетают из «беретты». Одна, а вторая следует за ней так быстро, что кажется — грохот случился лишь раз. Две пули Палыча попадают точно в цель, разносят мордоворотам головы, но наемник не следит за результатом. Он уже повернулся, и следующая пуля летит в живот толстого Сержа, туда, где жандарм любил переваривать людей. Еще через мгновение рукоять опускается на голову перепуганного Иксуева, вышибая из губастого сознание, а затем Палыч бросается к лежащей на полу женщине, кричит, хватает за плечи, переворачивает, снова кричит, смотрит в затухающие глаза и слышит едва различимый шепот:

— Ты обещал…

И все ушли.

Услышали от присяжных: «Виновен!», услышали от судьи: «Двадцать лет каторжных работ», и ушли. Кто-то делился впечатлениями в социальной сети, кто-то куда-то звонил, а кто-то, в основном — журналисты, пытался прорваться к выкрикивающему грязные ругательства Кириллу. Зал опустел, коридор, напротив, наполнился, и лишь два человека не спешили на публику.