Патрик О'Лири - Невозможная птица

Ужасающий глухой удар.

Босоногий мальчик, взлетающий вверх и исчезающий где-то над крышей.

Яростно вращающееся рулевое колесо.

Его большой палец, вывернутый из сустава.

Голова Джулии, отскакивающая от потолка.

Майкл?

Сосущее, как на взлётной полосе, чувство, когда колёса оторвались от земли.

Рука мальчика, принимающая форму буквы «L».

Майкл?

И, перед самым столкновением, Шон, вскрикивающий: «Папа!»

Потом – ощущение полёта, и серый ствол дерева, приближающийся к нему, как поверхность луны, до тех пор, пока он не увидел каждую трещинку, каждую чешуйку и каждую ложбинку между ними.

Перед тем как наступила тьма: единственный вопрос, отдающийся эхом, как слово, выкрикнутое в глубокий колодец.

Майкл?

Майкл?

Майкл?

Один снимок. Это все, что ему было нужно.

Один последний снимок – и он сваливает. Свободен. Шлёт джунглям воздушный поцелуй. Вылезает из этой долбаной мельницы. Выбор площадки. Выезд на место. Мотор. Снято. Ладно – он напился, но в этот раз он хотел этого. Он начнёт все сначала. Двинет к горам. Будет жить с Полиной. Она будет делать ему crepes [78]. Она будет улыбаться и говорить всякую чепуху вроде: «Ах ты дурачок. И зачем только я терплю твои безумные выходки?»

Посмотри ей в глаза, идиот. Любой может сказать, что она тебя любит.

Он покончит с рекламой и будет снимать фильмы. Короткометражки, может быть. Он будет делать такое кино, какое всегда хотел делать. Настоящее кино. Кино, из которого ему не придётся выбрасывать… Как там это называется? Есть какое-то специальное слово для всех действительно важных вещей. Для таких вещей, которые никогда не пройдут первого просмотра в студии. Но он не мог думать об этом. Может быть, Денни может.

Ложись спать. Плюнь ты на этот телефон.

Надо затащить Денни к себе на съёмки. И они вернутся к тем отношениям, какие были у них в детстве. К этой спокойной близости лучших друзей. К приятию. Вот чего он хотел. Своего брата. До того, как они выросли. Стали расходиться. Завели свою собственную жизнь. Возможно, Джулия была просто симптомом. Желание разделить её. Иметь то, что имел Денни. Быть тем, чем мог быть только Денни. Его брат представления не имел о том, насколько он завидовал его образу жизни: жена и ребёнок. Семья. Что-то, что находится в его руках – эта нормальность, которая была незнакома Майку, поскольку он всегда делал вид, что презирает её.

Не надо. Не надо брать вертолёт.

Он застрял в джунглях. Отвальная вечеринка. Снаружи палаток бушевала буря – долбаный муссон. Он упился этой мерзкой жижей из какого-то растения, которое женщины вайомпи жевали и сплёвывали в деревянные чашки. Она выглядела как перегной или жёваный шпинат. И действительно давала по мозгам.

В его животе начинались спазмы при одном воспоминании.

Был звонок. Телефонный звонок на его сотовый. Плохое соединение. Срочный вызов. Звонил какой-то ассистент из его продюсерского центра в Лос-Анджелесе. Страшно суетился. Произошла какая-то катастрофа. Полная ерунда. Катастрофа? Автокатастрофа! Еб-твою-мать! Его брат в госпитале во Флориде. Смертельные повреждения. Черепно-мозговая травма. Что за еб-твою-мать? Его невестка в полном раздрае, но с ней все в порядке. Его племянник мёртв. Умер на месте. Что за еб-твою-мать? Он настоял, чтоб они взяли вертолёт. Сейчас. Сию минуту. Плевать на их возражения. Это небезопасно. А как же дождь, туман? Насрать на туман. Ему нужно в госпиталь. Ты пьян. Иди на хуй, Хуан! Подождите до утра, босс. Это может подождать. Пошёл на хуй, Джим!

Кто-нибудь! Кто угодно! Остановите его!

Этот дристун, бразильский пилот, сказал, что не полетит. Ах вот как? Он опять выхватил пистолет у ассистента и приставил ствол к трясущейся голове пилота. Он сказал: вези меня, пидор вонючий. Вези меня домой. Сию минуту. Или я прикончу этих цыплят.

Потом они все сгрудились в вертолёте, как подростки в телефонной будке. Не хотели отпускать его одного. Они любили его. Его друзья. Хуан. Джим. Арт. И Полина.

Нет. Убери её. Убери её! Убери её из этого долбаного вертолёта, ты, хуев, ты хуев, ты хуев хуев хуев.

Потом какая-то заморочка с вождём. Не успели они стартовать, как обнаружили, что этот долбаный ублюдок вскарабкался на эту херню, как там она называется. Повис на лопасти. Настаивал, чтобы его тоже взяли. Переводчица кричит: он говорит, что он тоже твой друг. Пилот вопит что-то по-португальски насчёт того, что вертолёт не взлетит. И Полина выкрикивает что-то…

Этот восхитительный голос.

«Слишком большой груз! Слишком большой груз!»

Слишком большой. Грустный.

Поднимаясь в облако тумана, вертолёт начал крениться под тошнотворным невозможным углом, из которого не было выхода, и Полина взяла его за руку, взяла его за руку. Его последний крик звенел в воздухе, когда винты отвалились, врубаясь в листву, и вертолёт перевернулся вверх тормашками, и Полина упала к нему в объятия, и тёмные джунгли поглотили их.

– Денни!

Двое мёртвых людей обнаружили, что лежат на бледном, залитом лунным светом пшеничном поле.

Бок о бок, на спине, словно только что упали с чёрного неба наверху.

Они смотрели на звезды.

Где-то тихо играло пианино, и мелодия скользила по полю как птичья песня, неспешно, жалобно, как если бы каждая фраза была вопросом. Это была та вещь, которую обычно играла в соседнем доме миссис Макналти такими же жаркими летними вечерами, когда она оставляла окна открытыми: Сати, «Гимнопедия №1». Одна из немногих пьес, относительно которых их мнения не расходились.

Братья не смотрели друг на друга. Каждый из них проживал заново свою смерть. И воспоминания ещё отдавались у них в мозгу, словно каждый из них пробудился от худшего своего кошмара, содрогаясь и блестя от пота. Что дальше? – казалось, спрашивали их тела. Что теперь? Леденящие заключительные подробности их последних минут ещё неопровержимо вскипали в крови; оставался лишь один невозможный факт: каким-то образом они выжили.

Некоторое время они едва помнили о том, чтобы дышать.

И тем не менее они молчали. Возможно, они считали, что все ещё видят сон. Возможно, это было что-то наподобие той опаски, с которой просыпаешься рядом с незнакомым человеком после того, как всю ночь занимался любовью – опыт подобного рода был только у одного из них. Или то была отчуждённость более редкого свойства: когда ты обнаруживаешь, что человек, которого ты, как тебе казалось, хорошо знал, на самом деле – совсем другой человек. Возможно, это просто было связано с тем, что никто по-настоящему не готовится: происходящее было импровизацией в чистом виде. Или, возможно, они знали, что приближается последний и самый важный разговор в их жизни, и при этом не знали, с чего начать.