Константин Щемелинин - Я

Он согласился с моими доводами — мне даже не пришлось пускать в ход свои нечеловеческие способности. На поле я показал такое качество работы с мячом, что и тренер, и остальные игроки даже удивились — они ждали от меня совсем другого. Я предложил им проверить, как у меня получится забивать со штрафного или же с пенальти. Пенальти я бил много — больше двух десятков раз и всегда забивал. Со штрафного же попадать в ворота было сложнее — мешала стенка, да и бить приходилось не с одного и того же места, но все же, несмотря на эти трудности, я довольно часто забивал голы. Что примечательно, так это то, что практически всегда я запускал мяч по верхним углам ворот: такие мячи труднее всего берутся вратарями, поэтому, нанеся удар именно туда, было больше шансов забить гол. Мимо ворот я не пробил ни разу, и это было одним из следствий моего халанского опыта. В конце концов, я настолько уверовал в свои силы, что стал бить с завязанными глазами, и бить не хуже, чем с открытыми — мяч в любом случае летел в верхние углы ворот, как со штрафного, так и, тем более, с пенальти. Тренер был в восторге, а игроки смотрели на меня с удивлением и с завистью.

После этой тренировки меня еще несколько раз пробовали в товарищеских играх, а затем мы подписали контракт. Так я стал профессиональным футболистом, но мне это было не нужно — мне нужны были большие деньги, а не игра, и не победы. Вскоре, после нескольких очень удачных игр, проведенных за клуб, я решил поставить свои условия — регулярные тренировки, режим дня и режим питания не оставляли времени на другие, более важные для меня дела, поэтому я отказался тренироваться и стал приходить только на матчи. Кроме этого, я в принципе перестал играть головой — голова мне дана для того, чтобы думать ею, а не для того, чтобы бить — в этом смысле я свою голову берег. И тренер, и руководство клуба смирились с таким положением дел, ведь я все время играл очень хорошо, забивая в среднем по несколько мячей за матч. Играя со мной, клуб не знал поражений.

А еще я никогда не радовался забитым мячам. Для любого другого игрока гол — это сплав удачи и мастерства, символ победы, но никак ни для меня. Я ни разу не бил мимо ворот; за все время моей футбольной карьеры мяч ни разу не пролетел рядом с воротами — иногда он попадал в штангу или же в перекладину, иногда мой удар отбивал вратарь или кто-нибудь из защитников, но само направление удара было именно в ворота, причем максимально трудным для вратаря, не говоря уже о защитниках, которых я стремился оставить в роли статистов. Я всегда бил по верхним углам ворот, бил обеими ногами — и правой, и левой, светило ли солнце или же шел дождь, — и всегда попадал. Это все Хала, а не Земля, — чему радоваться, если гол закономерен, а не случаен? К тому же, я мог забивать пенальти (а иногда и со штрафного) с закрытыми глазами — это ли не показатель моей нечеловеческой точности? Ты же не радуешься тому, что дом стоит неподвижно — это закономерно, его так построили; так и я не могу радоваться забитому мячу — как же я могу не забить?! Если есть траектория, летя по которой с определенной скоростью, мяч попадет в ворота, то значит, я увижу ее и ударю так, чтобы мяч полетел именно по ней, а не как-нибудь еще.

Такая точность у меня была не только в футболе, но и в обыденной жизни, просто там, в игре, я был на виду, на меня смотрели болельщики, сидящие на трибунах и у себя дома, а потому это было заметно. Но если присмотреться, то все мои движения стали гораздо более точными, по сравнению с теми, которые были у меня раньше: я мог спокойно брать два предмета обеими руками, причем одновременно, и делать с ними совершенно различные манипуляции, причем руки совершенно не обязательно должны были находиться в поле моего зрения, — и это не вызывало у меня каких-либо сверхусилий. Раньше, до Халы, я был ярко выраженным правшой — теперь же у меня были две абсолютно одинаковые по качеству работы руки и ноги, хотя правая рука и правая нога были развиты гораздо сильнее, но со временем и левая рука с левой ногой разовьются до той же самой степени. Это все Хала — для мира Халы слишком большая роскошь быть или правшой, или же левшой — это недостаток, наличие которого смерти подобно, вот почему в том мире все живые существа развиты симметрично.

А на поле я действовал обеими ногами, причем с одинаковой результативностью, и это было естественно. В процессе игры я все время присматривался к игрокам противника, к их манерам игры для того, чтобы научиться приближенно предсказывать их поведение и, соответственно, проще было обыгрывать их. Когда я серьезно включался в игру, а это бывало тогда, когда я хотел этого, тогда я играл настолько мощно, что переставал чувствовать сопротивление обороны противника.

Я забивал из любой позиции с расстояния до тридцати метров от ворот, хотя обычно я забивал с расстояния двадцать — двадцать пять метров, а уж с меньшего — тем более. С тридцати-тридцати пяти метров я забивал только со штрафного — мне нужно было время, чтобы сосредоточиться для мощного и точного удара, поэтому с игры на таких расстояниях я забивал плохо — мяч хоть и летел в ворота, но вратарь обычно успевал его поймать. Находясь в центральном круге, мне время от времени удавалось перебросить мяч через вратаря в прямо в ворота. Выйти один на один с вратарем мне мешала моя точность — мне было проще забить мяч, чем обыгрывать сначала защитников, а уж потом и вратаря, правда, время от времени случались такие игровые ситуации, когда передо мною оказывался только лишь один вратарь, — и тогда я или бил, или же обыгрывал, но в любом случае забивал.

Тренер был в восторге от моей игры и в ужасе от моей физической формы. Он говорил, что именно из-за нее я и не бегаю весь матч, а в основном стою, лишь изредка по-настоящему включаясь в игру, и он был прав. А так я стоял, периодически ходил возле ворот противника, не делая вообще никаких попыток поиграть, но затем открывался, потом мне давали пас, и я или просто бил по воротам, бил без обработки, в одно касание, или же обыгрывал игрока противника и все равно бил по воротам, или же отдавал отличную передачу, или же, в худшем случае, если не видел ничего другого, то тут же отбрасывал мяч другому игроку.

Много денег я не заработал, но не потому, что играл недостаточно хорошо, а потому, что клуб, в котором я состоял, был не богатым, а так, средним по финансам. Я знал, что если мне действительно нужна большая зарплата, то мне необходимо переходить в богатый клуб, и желательно побыстрее. С футбольной и околофутбольной обстановкой я уже освоился, привык к болельщикам на трибунах, к их крикам и шуму, привык к назойливому вниманию репортеров. Я понимал их интерес ко мне — удачная игра плюс героическое прошлое создали ко мне определенный интерес. Из-за этого же интереса мне время от времени приходилось давать интервью прессе; я не стремился к популярности, однако мне приходилось отвечать на разные вопросы, в большинстве своем несерьезные. В процессе общения с корреспондентами я старался соблюдать меру: слишком много говорить — глупо, а недостаточно — тем более; недоговаривая какие-либо мелочи, даешь повод окружающим выдумывать, а выдумки обычно носят оттенок глупости и сенсационности, что нежелательно.