Вадим Шефнер - Девушка у обрыва

– А куда ты намерен переехать? – поинтересовался я.

– Я буду жить в той избушке. Помнишь избушку в лесу, у озера?..

– Конечно помню. Но едва ли ты там долго вытерпишь, ведь там нет никаких удобств…

Андрей на это ничего не ответил, а разубеждать его я не стал – я знал его упрямство. «Ничего, – подумал я, – пусть поживёт в лесу, в тишине, пусть там выплачется и успокоится». Правда, меня тревожило то, что он не только тоскует по Нине, а и считает себя виноватым в её гибели. Но всё излечит время, – думал я.

Вернувшись домой и положив на стол альбом с марками, я рассказал Наде про своё посещение Матвеевского острова и о беседе с Андреем. Надя восприняла это трагичнее, чем я. Взяв альбом в руки и перелистав его, она вдруг заплакала.

– Это всё не к добру, не к добру. Ты скоро потеряешь своего друга…

К сожалению, она оказалась права.

Вскоре Андрей покинул город и поселился у озера. Об этом кратко сообщила печать, тактично не приводя излишних подробностей. Газеты по-прежнему были полны восхвалениями создателя аквалида Андрея Светочева. В особенности хвалы эти усилились после испытания НЕПТУНа. Сообщалось, в частности, что Комиссия Продления Жизни предложила Андрею три дополнительных МИДЖа (только подумать – триста тридцать лет!), а Комиссия Наименований хочет назвать его именем один из новых городов. Писали о проектах памятника Светочеву, о медалях в его честь… И вдруг в печати появилось знаменитое Письмо Светочева. Хоть я уверен, что Читатели мои знают это письмо наизусть, но для полноты впечатления и дабы не нарушить стройности повествования, приведу здесь его текст:

«В силу известной мне причины, не считаю себя вправе жить больше своего МИДЖа, и от продления жизни отказываюсь. Кроме того, прошу не ставить мне памятников ни при жизни, ни после смерти. Прошу не давать моего имени городам, улицам, промышленным предприятиям, кораблям и космическим средствам транспорта. Прошу не упоминать моего имени в печати, если в том нет крайней необходимости.

Это письмо Андрея поразило меня. Я знал, что он способен на самые странные и неожиданные поступки, но такого я от него всё-таки не ожидал. Отказаться от трёх МИДЖей! Отказаться от трехсот тридцати лет добавочной жизни на Земле!..

Не мог я взять в толк, да и сейчас не могу понять и его столь категорического отказа от памятников, от всего того, чем вполне заслуженно хотело наградить его Общество. И до сих пор не могу я уразуметь, зачем он ушёл в это добровольное изгнание, зачем поселился в старой избушке на берегу Озера. Знаю, он был в большом горе. Но ведь всякое горе проходит…

А в моей жизни тем временем произошло радостное событие: я стал отцом. Накануне я отвёз Надю в роддом на углу Четырнадцатой линии и Большого проспекта и всю ночь не смог сомкнуть глаз. На рассвете послышался стук в наружную дверь. Я сразу догадался, что это какой-нибудь механизм: ведь Люди в квартиры обычно входят без стука.

– Войдите! – крикнул я из комнаты и с трепетом стал вслушиваться в приближающиеся по коридору шаги механизма. Недавние печальные события так подействовали на меня, что теперь я ожидал любой напасти. «Вдруг это идёт АСПИД?» [ 44] – возникла в моём уме страшная мысль.

Но в комнату вошёл ГОНОРАРУС [ 45], и у меня отлегло от сердца. В руке агрегат держал букет голубых садовых колокольчиков – это означало, что родился мальчик.

– Если не ошибаюсь, вы известный Историк Литературы Матвей Ковригин? – громким бодрым голосом спросил ГОНОРАРУС.

– Да, я тот, кого вы ищете, – ответил я. – Присаживайтесь.

– Ничего, я постою, – с мажорными нотами в голосе произнёс мой добрый гость, кладя на стол букет. – Рад поздравить вас с рождением мальчика.

Далее он поведал мне, что Надя находится в хорошем состоянии, сообщил параметры младенца, час его рождения и откланялся. Я же поспешил в роддом, чтобы написать Наде поздравительную записку.

Мне очень хотелось в этот день связаться с Андреем по мыслепередаче и сообщить ему о том, что я стал отцом.

Но затем мне показалось, что сейчас не время для такого сообщения, ибо моё счастье только подчеркнёт глубину несчастья, постигшего моего друга. Поэтому я решил отложить мыслепереговоры на некоторое время.

В сентябре я послал Андрею мыслесигнал. Андрей немедленно откликнулся.

– Хочу навестить тебя, – сказал я.

– Прилетай в любое время, – ответил Андрей. – Всё?

– Всё. Мыслепередача окончена.

В тот же день я полетел в заповедник. Я высадился из аэролета на том же самом месте, где мы втроём сошли год с лишним назад. Сказав ЭОЛу, чтобы он летел обратно, я вступил на знакомую мне территорию. Меня охватила грусть. Только подумать, как всё изменилось за это время! Тогда мы шагали здесь втроём…

И погода была не та, что в прошлый приезд. Теперь моросил дождик, лес был затянут туманом. Путь мой был устлан опавшими листьями.

Но вот и жилище Лесничего. Увидев меня в окно, старый Чепьювин вышел на крыльцо и приветливо пригласил в дом. Старик по-прежнему выглядел бодро – смотрел орлом, а не мокрой курицей, как говаривали наши предки. Но, увы, опять от него пахло самогоном.

– Ну, выкладывай, какая нелёгкая тебя сюда занесла? – спросил он, усадив меня на старинный диван возле столика с древним электросамоваром. – Верно, приятеля навестить решил? Плох твой приятель, плох… Жалко мне его. Не жилец он.

– Он болен? – спросил я.

– Болен бы был – это полбеды. Здоров он. Только тоскует сильно. Не проживёт он долго.

– Печаль при потере близкого свойственна каждому Человеку, – резонно возразил я. – Но от этого не умирают.

– Кто не помирает, а кто и помирает. Ты, цирлих-манирлих, по себе всех не равняй.

Эти его слова показались мне не вполне тактичными, но я не сделал ему замечания, ибо он был гораздо старше меня и к тому же «под градусом», как говорилось в древности.

– Ну что, я пойду к Андрею, – сказал я.

– Ишь, какой прыткий, – улыбнулся Лесничий. – А посошок-то на дорожку? Гляди, мокреть какая, в такую погоду хороший хозяин собаки на улицу не выгонит. Как же я тебя без посошка отпущу?.. Эй, старуха, тащи-ка нам сюда три напёрстка.

Появилась жена старого Чепьювина и поставила на стол три больших стакана и блюдце с закуской. Я поздоровался с ней, отрекомендовался и стал ждать дальнейших действий.

– Ну, хватанём, что ли! – сказал Лесничий, подавая мне стакан. – Выпьем за мою дважды бриллиантовую свадьбу. Через четыре месяца сто пятьдесят лет исполнится, как мы со старухой вместе.

Я подумал, что хоть юбилей – дело почётное, но не рановато ли начинать праздновать это событие за четыре месяца до его календарной даты. Однако к просьбе старого Чепьювина присоединилась и его жена, и из уважения к женщине я вынужден был испить до дна чашу сию, как говорилось в древности. Закусив солёным огурцом, я распростился с почтёнными супругами и направился к Андрею.