Леонид Леонидович Смирнов - Сын Неба

Куда бежали эти люди? Они бежали за Точку Невозврата. Они не знали об этом. Грэя — Знала.

Наступавшей толпе противостояла горстка вооруженных женщин. В основном это были женщины из благородных семей, пошедшие служить добровольно, из искреннего стремления помочь России в час роковой. По грубой солдафонской иронии этих женщин звали батальоном смерти. На фронтах благородные дамы особой доблести не проявили, но сегодня, в решительный час, они действительно несли смерть ораве этих бежавших по Дворцовой площади скотоподобных вершителей пропитанной ложью истории. Грэя защищала свою Любовь. Любовь у нее была одна — Россия. А что может быть для женщины дороже Любви?

Но защитниц была — горстка. А толпа под красными знаменами наступала. Грэя не могла стрелять. Ей было жаль несчастных, Она Знала, какие судьбы их ждут. Часть из них действительно верила, будто вершит благородное дело. Другая часть, побросав свои флаги, пыталась насиловать женщин из батальона смерти (хоть и «дул, как всегда, октябрь ветрами»). Другие рвались к подвалам дворца, где хранились бочки царского (а ныне — ничейного), лучших сортов, от лучших виноделов виноградного вина. На всю ораву женского батальона не хватило, судьбоносное стадо ворвалось во дворец — поискать служанок, горничных, поварих. А тут — какие-то десять министров-капиталистов под ногами…

Прежде, чем погрузиться в воду, утонуть вместе с такими же, до конца исполнившими свой долг святыми дочерьми России, Грэя еще некоторое время плыла по реке. Плыла лицом вниз, в живот ей был воткнут штык винтовки, а в скрючившихся пальцах Она насмерть держала сорванную с безглазого лица бескозырку. Рядом плыли два революционных матроса. То ли на них женщин не хватило, и они стали делить между собой ту, которую уже повалили и топтали революционные братья, и в драке всадили друг другу штыки в живот. То ли не поделили бочонок с вином. Они всегда чего-нибудь делили.

28. Да, эти соседи по камере не могли при всем желании (даже если бы оно было) передать то Знание, которое (в камере же!) было в 1937-м году передано тетке моей — Клавдии Антоновне Рудовской. Они Этого Знания не имели и иметь не могли. И причина их попадания в камеру ничуть не походила на единую, универсальную, исторически обоснованную причину попадания под статью уголовного кодекса соседей Клавдии Антоновны. Осуждаться те люди могли по разным статьям, но только за одно преступление — за благородное происхождение. Мои же соседи совершили различные деяния, но была у этих людей и общая, единая, универсальная черта — неблагородное происхождение. Уж явно неблагородное.

Соседей всего было трое (это комфортабельная камера — в иных сидело человек по двенадцать, до двадцати). Гриша по специальности — квартирный вор. Ювелирно вскрывает замки. Чувствуется гордость за квалификацию, за профессиональный рейтинг. Когда рассказывает о работе своей, глаза загораются. Говорит, что замки открывает любые, но с иными приходится повозиться. Его давно ловили менты, но поймали лишь на шестнадцатой по счету квартире. У него был свой почерк: обворует квартиру — наложит на полу кучу. По этой куче менты безошибочно определяли: Гришаня побывал, визитную карточку оставил.

Один только раз он изменил традиции, не соблюсти ему было ритуал: визитная карточка получалась в жидком виде. В той, в шестнадцатой по счету, квартире. Не солидно при его-то квалификации! Визитная карточка здесь — это как подпись художника в углу полотна. И вдруг — понос… Тьфу! Пришлось Гришане найти унитаз и посидеть некоторое время. Но (эстет!) дернул спускалочку. А в домах панельной постройки этот безобидный дёрг немалые последствия имел. Соседи знали, что в той квартире никого нет, все уехали. И вдруг, среди ночи — дёрг! И вода с шумом! Гриша ведь, чтоб свой понос смыть, три раза, дурной, дергал. Вот тебе и профессионал с визиткой! При всей квалификации! Услышав шум спускаемой воды в пустой квартире, соседи вызвали милицию. Пока Гриша все спускал, да визитницу подтирал, да рюкзачок с награбленным на плечо, да за дверь, тут его — хоп!

Гришаня — это своего рода интеллектуал среди собравшейся публики. Вот о Толе даже рассказывать нечего: напился, подрался, ничего не помнит. Вроде, сломал кому-то что-то. И сильно сломал. Светит Толе нанесение тяжких телесных повреждений. Может быть, повезет, признают их повреждениями средней тяжести.

А вот о Вадике можно рассказывать бесконечно. Он каждый раз придумывает новую историю про себя. Сначала сказал, будто сел из-за шутки: негра посадил в арбузную клетку. Клетка там каждую осень стоит. Там, где Крюков канал пересекается с Екатерининским. Негр сидит в клетке, плачет, вцепился в сетку железную пальцами и кричит:

— Discrimination! Discrimination!

— За что ты его? — спрашиваю.

— За СПИД!

Но что бы Вадик ни рассказывал, здесь как-то все друг о друге узнают. Оказалось, что Вадик обвиняется в изнасиловании и мужеложстве в одном (тоже из его лексикона) флаконе. В новом УК статья о мужеложстве отменена, но обвинение в изнасиловании для Вадика не отменено, пусть и несколько нетрадиционен объект изнасилования.

Не стал бы я на рассказ об этой троице тратить столько чернил, если б именно с этих ребят не начались события такой важности, что я даже не знаю, с чем эти события можно было бы сопоставить.

29. Чем старательнее пытаюсь я выдержать в тексте логически мотивированную последовательность событий, тем сильнее противоречу сам себе. Логика событий уместна тогда, когда ты спокойно пребываешь во Вселенной Вещества. Вчера было вчера, завтра будет завтра. Если же ты осуществил Вхождение, то не удивляйся, если завтра ты окажешься во вчера, а в позавчера — послезавтра. Не удивляйся и вещам, куда более загадочным, не пытайся подогнать их в логически мотивированную цепочку событий.

Мне было очень больно. Но я уже не был так напуган, как при замене своих почек на новые. Я уже прошел этапы обновления печени, легких, желудка. Я подошел к предпоследнему этапу изменений физических. Предпоследний этап — замена сердца на новое. Последний этап — сбрасывание кожи. Последний, пожалуй, самый простой, но самый эффектный внешне. Откуда в нашей камере взялся этот юноша, без морщин, без седины? А где же тот пятидесятилетний дядька? Но до последнего этапа нужно было пройти предпоследний.

Я занимал на нарах полку верхнего яруса. Здесь можно было спокойно подумать об Ульрике. Чаще, особенно в поездах, люди просят именно нижнюю полку. Но я люблю — верхнюю. Хотя бы за то, что через тебя никто не лазает. На своей верхней полке я стоял на четвереньках. От боли. От такой боли не убежишь, не спрячешься. Невыносимо на спине. Невыносимо на боку. Невыносимо и на четвереньках, но не так невыносимо, как в других позах.