Андрей Лазарчук - Сироты небесные

Только после захода солнца переставал он хлопотать по дому, выходил в сад, ложился под розовым кустом и устремлял свой взор на окошко высокой замковой башни. Его острый слух ловил обрывки песенки, которую напевал там, наверху, милый девичий голосок, а когда сумерки сменяла ночь, из окошка обрушивался водопад роскошных рыжих волос, лишь немного – примерно два человеческих роста – не достававших до земли. Волк-сирота засыпал, и ему снилось, что прошёл год, или два, или три, и волосы прекрасной девушки выросли настолько, что почти коснулись земли, и он взбирается по ним к заветному окошку, из которого слышится милая его сердцу песенка…

По утрам хозяин замка часто уезжал на охоту, а к вечеру обязательно возвращался. Каждый раз перед отъездом он наказывал молодому волку:

– Можешь открывать любые двери и заходить во все комнаты, только ту дверь, у подножия главной башни, не открывай и внутрь башни не заходи.

Сирота его слушался, и всё у них шло хорошо.

Но не бывает так, чтобы всё шло хорошо и ничего не менялось. В один тёплый погожий денек, когда работал волк-сирота в саду, поднял он взор к заветному окошку, и закружилась у него голова, затуманился разум, забыл он хозяйский наказ и своё обещание – и побежал к запретной двери.

Скрипнул в замочной скважине единственный ключ, которому доселе не было применения, отворилась тяжёлая дверь, и волк-сирота застыл на пороге, ничего не видя после яркого дневного света. Ещё не поздно было поворотить назад, избегнув непоправимого, но попутал бес несчастного сироту, и молодой волк шагнул внутрь и притворил за собой дверь.

Он постоял немного, привыкая к полумраку, осторожно двинулся вперёд… и оцепенел.

В самом центре круглой комнаты стояла огромная каменная чаша, налитая до половины чем-то тёмным, – и острое волчье обоняние обжёг запах крови. Но самое страшное – по стенам круглой комнаты были развешаны волчьи шкуры, а на полу грудой валялись волчьи черепа.

Застонал молодой волк, задохнулся от ужаса, схватился невольно за свой шёлковый бант – и лёгкий белый лоскут соскользнул с шеи и упал прямо в чашу.

Не помня себя волк выдернул ленту из чаши, подставил свою красную шапочку, чтобы не испачкать пол каплями крови, выскочил за дверь, запер её и помчался на озеро. Долго-долго, и песком, и илом, и глиной и просто лапами пытался замыть он страшное кровавое пятно, но ничего у него не получалось.

Тогда спрятал он свой бант под розовым кустом, закопал там же красную шапочку и, ни жив ни мёртв, стал дожидаться хозяина.

Рапунцель приехал, как всегда, к вечеру. Посмотрел он на своего слугу и сразу всё понял.

– Пойдём со мной, – велел он и повёл сироту в запретную комнату.

Несчастный молодой волк шёл за ним по пятам, дрожа, как осиновый лист. Ноги его заплетались, язык отнялся, взор затуманился. Переступил он уже знакомый порог и затрясся по-заячьи. Со всех сторон окружали его круглые стены, увешанные волчьими шкурами, в нос ударил запах мёртвой крови…

– Ты посмел ослушаться меня, жалкий глупый зверь, – громовым голосом произнес Рапунцель, поднимая меч, – и за это заплатишь своей жалкой дурацкой жизнью. Помолись на ночь, ибо ночь эта будет вечной…

Несчастный сирота упал на колени и вознёс к небесам самую горячую молитву. И произошло чудо. В единый миг прояснел его разум, и очистился взор, и возвысился дух, и вспомнил он, что не жалкий и глупый, но зверь он лесной, в самом расцвете сил, и нет на нём ни вины, ни греха, и не за что ему умирать, но страшно хочется жить. Серой молнией метнулся он на грудь к Рапунцелю, перегрыз ему горло и вырвал его чёрное жестокое сердце.

А потом женился на его прекрасной рыжеволосой дочери, которую безжалостный отец всю жизнь продержал в заточении, и много лет жил с ней долго и счастливо…

Ярослав перевёл дыхание и с торжеством осмотрелся. Все слушали внимательно, никто не отвлекался и даже почти не дышал. И кошка слушала внимательно, чуть приоткрыв рот. Как будто понимала.

А может быть, и понимала…

Прогресс в освоении языка был у неё просто устрашающий.

– Ну, что ж, – сказал наконец Олег. – Похоже, у нас зарождается новая литература. Давай будем изобретать типографию. Высокий шрифт, свинцовое литьё…

– Оловянное, – сказал Ярослав. – С добавками сурьмы. Свинца я здесь ни разу не находил – ни в рудах, ни в старом металле. А олова – завались. Тоже своего рода феномен.

– Когда вы с мы хотим лететь? – спросила Тейшш. – Время много нет совсем Олег.

И все посмотрели на Олега.

– Терпимо, – сказал он.

– Вот юшку сожрём – и полетим, – проворчал Ярослав. – Потому что там нам юшки не дадут, не дождётесь. Разве что – юшку пустят…

Продолжая ворчать, он подошёл к печи и выволок подкопчённый сбоку чугунок. Снял крышку, заглянул внутрь.

– Сойдёт, – сказал – и водрузил чугунок на середину стола. Потом взял объёмистый деревянный черпак и размешал варево.

Мощнейшая волна аромата расплылась по кухне.

Первый черпак ушёл в резную миску Тейшш. Немножко неуклюже орудуя деревянной ложкой, она зачерпнула золотую жидкость, поднесла ко рту, подула, потом пригубила.

Брови её поднялись.

– Сильно, – сказала она. – Очень.

Потом наперебой застучали ложки ребятишек, основательно заработал сам Ярослав, и даже Олег проглотил немного жидкого.

– Хорошая рыбка попалась, – похвалил Ярослав, и Артём вдруг застеснялся. Он очень любил ловить рыбу, у него это здорово получалось – но почему-то казалось неприличным, что ли. Или нечестным. Поэтому он делал это только по необходимости.

– Расскажи сказку, Михель, – попросил он. – Не всё ж пану Яреку работать.

– Из новых? – уточнил Михель. И не дожидаясь подтверждения объявил: – Сказка о бутербродах.

Олег скромно опустил глаза.

Сказка о бутербродах.

– Жил на свете один бутерброд. Был он на редкость умный и сообразительный, никогда вперёд не высовывался, а наоборот – норовил за братьев спрятаться и закопаться поглубже в тарелку. Только ведь, умный ты или не умный, а от судьбы не уйдёшь. Настал и его час, подхватили его огромные грязные пальцы с обкусанными ногтями, подняли в воздух и поднесли к чудовищной влажной пасти с сотней острых, как нож, зубов и длинным раздвоенным языком. Закричал бутерброд от ужаса, забился рыбкой, но пальцы лишь сильнее стиснули его тонкое тельце.

А потом пасть разинулась шире, хлестнул язык, лязгнули зубы – и раз, и другой, и третий – и бутерброд умер.

Тут ему и конец пришёл.

– Вот это, я понимаю, готика, – восхищённо сказал Вовочка.

Олег молчал.

А потом снаружи донёсся приглушённый свист.

Все вскочили.

– Корабль, – сказала Тейшш спокойно. – Зовёт меня другой.