Скотт Вестерфельд - Вторжение в Империю

Нара сглотнула подступивший к горлу ком. Причина должна существовать! Будучи секуляристкой, она не верила в чистое зло.

— Возможно, они не все выдумали. Наверняка им безумно хотелось обзавестись каким-то мощным оружием против Императора.

— Они просто хотели показать нам…

Зай посмотрел Наре прямо в глаза, и их взгляды встретились. Нара увидела то, что он понял за долгие месяцы мучений. Мог бы и не говорить.

— Они просто хотели показать нам, в кого их превратила оккупация.

Нара закрыла глаза и через прикосновение Лаурента увидела себя его глазами — как в волшебном зеркале, где она казалась себе чужой. Прекрасной и чужой.

— В одном пропаганда Аппарата солгала, — проговорил Лаурент несколько мгновений спустя.

Нара открыла глаза.

— В чем?

— Меня не спасали. Повстанцы покинули свое логово и сообщили координаты моего местонахождения на корабль. Меня оставили, как свидетельство всего, что с нами сделали. Бросили рядом с мертвыми — живого, но без всякой надежды на восстановление.

Он отвел взгляд и стал смотреть на водопад, краснеющий в отсветах заката.

— По крайней мере, они так думали. Империя была готова перевернуть небо и землю только ради того, чтобы доказать, что они ошиблись. И вот он я — такой, как есть.

Она провела кончиками пальцев по его скуле.

— Ты красивый, Лаурент.

Он покачал головой. Улыбка тронула его губы, но он проговорил дрожащим голосом:

— Я весь из кусков, Нара.

— Твое тело, Лаурент. И мой разум.

Зай дотронулся до ее лба кончиками пальцев здоровой руки и начертал какой-то знак. Нара не знала, что он означает — то ли некий символ мрачной ваданской веры, то ли вообще ничего.

— Ты начала жизнь в безумии, Нара. Но каждый день ты просыпаешься и собираешь себя, вытаскиваешь себя к благоразумию. А я, напротив, — он поднял протезированную руку в перчатке, — в детстве был так уверен в себе, был набожным и в духе, и в букве. И с каждым днем я все больше разваливаюсь на части, рассыпаюсь.

Нара сжала обе руки Лаурента. Протезированная рука была жесткая, как металл, в ней не чувствовалось пластичности. И все же пальцы Лаурента нежно переплелись с ее пальцами.

Нара Оксам не думала о его холодной боли. Она с одинаковым чувством сжимала живые и мертвые пальцы. Она прикасалась к странным границам, где плоть соединялась с машиной. Она нащупывала потайные защелки, которыми крепились фальшивые конечности. И отключала их. Она видела его протезы так, словно это были настоящие руки и ноги. Она внесла в него свое сознание.

— Рассыпься, — сказала она.

После полуночи военный совет снова собрали на заседание. Сенатор Оксам не спала, когда прозвучал зов. Всю ночь она смотрела на костры, горевшие в Парке Мучеников. Это полыхающее пламя при всем желании невозможно было не увидеть с балкона, подвешенного чуть ниже ее личных апартаментов и обеспечивавшего круговой обзор столицы. Балкон слегка покачивался, и этого хватало, чтобы чувствовать дуновение ветра, но голова не кружилась и не подташнивало. По ночам Парк Мучеников казался с балкона черным прямоугольником — будто громадный ковер накрывал огни города.

В эту ночь на фоне обычно темного прямоугольника светились десятки огоньков. Посвященные из числа сотрудников Аппарата целый день воздвигали пирамиды поленьев, напиленных из стволов священных деревьев, — и все только собственными руками, используя лишь блоки и рычаги. Ведущие выпусков новостей взахлеб описывали их самоотверженный труд и гадали, что же объявят после того, как костры запылают. По мере того как пирамиды поленьев поднимались все выше, раздувались и предположения, становились все более дикими, но при этом все еще были очень далеки от правды.

Аппаратчики всегда осторожничали. Они не любили одаривать население Империи Воскрешенных, а особенно жителей столицы, неожиданными сюрпризами — дабы не вызвать лишних волнений, которых тут и так всегда хватало. Долгие ритуалы в Парке Мучеников позволяли добиться того, что дурным вестям всегда предшествовала волна возбуждения, некое предупреждение — вроде сполохов отдаленной грозы. Службы новостей, как правило, в своих предсказаниях грешили преувеличениями, и к тому времени, когда озвучивались подлинные факты, они казались до оптимизма банальными.

Но на этот раз новости должны были превзойти все ожидания. Как только весть о смерти Дитя-императрицы стала бы достоянием широкой общественности, могла начаться настоящая военная лихорадка.

Поленьев навалили столько, что церемониальные костры могли гореть до самого утра. Наре Оксам нужны были силы к тому моменту, когда объявят жуткую весть, но все же она вышла на балкон и смотрела на костры в парке. Как ни измучилась она после всего, что случилось за день, уснуть не могла.

Теперь письмо Лауренту Заю казалось ей таким безнадежным поступком, тщетной попыткой поставить барьер на пути неотвратимых сил войны: этих огромных костров внизу, продолжавших стекаться в парк толп народа, солдатской муштры, военных кораблей, державших путь к Дальним Пределам. Все это разворачивалось плавно и гладко, с отработанностью какого-то древнего, неизменного ритуала. Империя Воскрешенных была рабыней ритуалов, всех этих сожжений и пустых молитв… и бессмысленных самоубийств. Она ничего не могла сделать для того, чтобы остановить эту войну, а ее дерзкий пакет законопроектов даже не отсрочил начало. Оксам гадала, даст ли хоть что-нибудь ее участие в работе военного совета.

И что самое ужасное — она чувствовала, что ничем не может помочь Лауренту Заю, не в силах его спасти. Нара Оксам очень хорошо умела убеждать, но только с глазу на глаз, словами и жестами, а уж никак не короткими посланиями на громадном расстоянии. Лаурент находился слишком далеко от нее, чтобы она могла спасти его, — и это расстояние измерялось не только световыми годами, но и барьерами его воспитания.

Балкон едва заметно покачивался. Болезненно-сладкий аромат горящих священных деревьев напоминал Оксам о сельских запахах Вастхолда. Вокруг огня собирались люди, звуки многоголосой молитвы смешивались с шипением сырой древесины, потрескиванием пламени и шелестом ветра в волокнах, из которых была сплетена корзина балкона.

А потом послышался зов. Мелодичный звон призыва на заседание военного совета проник сквозь все звуки, доносившиеся снизу, словно голос сирены маяка сквозь туман и шум волн. Настойчивый и неизбежный, он прервал тоскливые размышления Нары. Ее пальцы сами сложились в комбинацию, предназначенную для вызова личного вертолета.