Нил Эшер - Завод войны

Все внешние «привои» людей-моллюсков зачахнут. Все, что было в них прадорского, распадется. Умрут и химически сформированные прадорские инстинкты. Многие «моллюски» погибнут от заражения крови, кровопотери или еще какого-нибудь из сотни осложнений.

– Мне нужны те амниотические резервуары, – обратился я в пустоту компьютерной системы Свёрла. – Мне нужна помощь.

– Будет, – ответил Бсектил.

Последний измененный мной энзим, произведенный сборщиком, аккуратно разрушил прадорскую органику, не тронув клочок человеческой кожи. Однако я не чувствовал восторга открытия – слова Рисс о вероятных смертях тяжким грузом лежали на сердце. Я поднял две холодные колбы с новым энзимом. Теперь нужно было найти способ ввести препарат людям – «моллюскам», зная, что многие из них в результате погибнут. Однако если они не получат дозы этого лекарства, то продолжат драться – и убивать друг друга. И все равно будут умирать из-за отсутствия препаратов, поддерживающих их состояние. Расчеты я делал, опираясь на работы Тэйкина и прогнозируемый эффект энзима, пользуясь и системами Свёрла, и собственным форсом. Вычислив соотношение жизней и смертей, понял, что спасу больше людей, чем убью, но этого было недостаточно.

Мне просто необходимо найти способ поддерживать жизни «моллюсков», пока умирают их «привои». Я был уверен, что при имеющихся вычислительных мощностях и со всем доступным оборудованием это возможно, но мне не хватало знаний. Я подошел ко второму сборщику, выпускающему наномехи. Рядом стояла «аптечка», мини-фабрика по производству лекарств. Возможно, что-то тут мне пригодится?

В ответ в сознании всплыли воспоминания из шипа Пенни Рояла. Военврач по имени Сайкс смотрел на точно такую же коллекцию приборов. Слишком много коммандос умирали до или в течение транспортировки с поля боя на госпитальный корабль, что разрывало сердце этому доброму человеку, обучавшемуся в мирное время на обычного терапевта, лечившего от обычных «штатских» болезней. Он вызвал на форс информацию о параметрах стандартных нанокомплексов, которые он всегда рекомендовал. Большинство солдат получили их еще в прошлой жизни. В них содержались механизмы, форсирующие иммунную систему, исправляющие врожденные дефекты, борющиеся с бактериальными и вирусными инфекциями, быстро смыкающие капилляры вокруг ран или стремительно сплетающие тромбы в рассеченных венах и артериях. Они были очень полезны, эти механизмы, но врачи вроде Сайкса формировали такие комплексы, имея в виду опасные факторы повседневной жизни, а никак не на случай войны.

Затем Сайкс запросил информацию о новом военном нанокомплексе и тщательно изучил ее. Здесь меньше внимания уделялось инфекциям, поскольку они обычно неспешны, и больше – травматическим повреждениям, включая ампутации, химические отравления, контузии, лучевые ожоги, осколочные ранения. Этот нанокомплекс очень быстро останавливал кровотечение и мог затягивать открытые раны непроницаемой, нечувствительной кожей. Он мог собирать токсины и изолировать их в полостях этой самой кожи. Военный комплекс был гораздо более агрессивным и опасным, требующим постоянного перепрограммирования и корректировки. Он мог выйти из-под контроля и нечаянно убить тех, кого должен был защищать.

Сайксу он совершенно не нравился, но в сражении на планете внизу комплекс спасет больше жизней, чем погубит. При помощи форса врач загрузил данные в сборщик наноботов и запустил производство, чувствуя, что предает свои принципы…

Я потянулся к сборщику, но, прежде чем коснулся пульта, мой форс открыл радиоканал к прибору и уже обшаривал его базу данных. Военный комплекс нашелся сразу, и я принялся настраивать механизм, чувствуя, как тысячи людей стоят у меня над душой, заглядывают через плечо, гомонят, требуют внимания и вносят предложения. Почти бессознательно я отключил личные переживания и сосредоточился на информации. В тот момент мое знание стало суммой их знаний. Большая часть интереса не представляла, но мысль о криогенной суспензии показалась мне целесообразным дополнением, и я разрешил проекции Джиано Паулоса полный доступ.

Он был историком, изучавшим Первую Диаспору системы Сол. Криотехники впрыскивали пассажирам первых криокораблей препарат, вводящий их тела в состояние гибернации. Врачи уже испытывали его на жертвах несчастных случаев, погружая их в спячку, подобную той, в которую зимой впадает медведь. Тот, кто мог умереть от ран через час после травмы, получал лишние десять часов.

Связываясь с «аптечкой» и проверяя ее базу данных, я уже видел, в чем состоит проблема. Замедляя физиологию людей – «моллюсков», я также замедлю распространение энзима, разрушающего прадорские имплантаты. Ответом стали микросферы – препарат помещается в медленно растворяющийся коллаген и выходит лишь после того, как «привои» погибнут. Возможно, это я сообразил сам – мне уже трудно было провести границу.

А как же боль, шок? Тут решение лежало в военном нанокомплексе. Но не возникнет ли между ними конфликт? Я быстро провел исследование, ощущая эйфорию от широты собственных знаний и доступных мне навыков. Отрегулировать военный комплекс так, чтобы после требуемой задержки он изолировал энзимную кислоту, оказалось проще простого. Потом я решил доработать кислоту, чтобы она сама себя дезактивировала после определенного числа каталитических случаев.

– Слишком глубоко копаешь, – шепнул мне кто-то, и вычислительные мощности отключились.

Я задумался о тройственной комбинации лекарств, наномехов и адаптогенов для стимуляции роста ампутированных конечностей и удаленных органов.

– И хватит, – продолжил тот же голос, и я узнал Свёрла.

Я резко пришел в себя, понимая, что действительно хватит и что дальнейшее промедление будет стоить многих жизней. Доступ к системам снова открылся, но я в них больше не нуждался. Орда жертв Пенни Рояла отступила, их воспоминания отхлынули, как стремительный отлив, оставив болезненное сожаление о потере добавочных знаний. Однако секунду спустя я понял, что отлив унес не весь мусор и сброшенные с корабля грузы: чужие навыки, необходимые для решения задачи, остались при мне. Внезапно я принял как факт всю протяженность моего существования, так, словно и не провел целый век, запертый в искусственном рубине, а прожил каждую секунду этого срока. Какая-то доля тех тысяч, что были заключены в шипе, осталась со мной, отпечаталась в сознании.

– Пора приступать к работе, полагаю, – сказала вставшая рядом Рисс.

Ее черный глаз был открыт. И не только глаз. На коже дрона я заметил ряд дырочек, в которых поблескивали внутренности. Размер отверстий точь-в-точь соответствовал размерам склянок, зажатых в моей руке.