Варвара Мадоши - Станционный хранитель

Теоретически, она может выскочить в любой момент, даже вот сейчас. Завоют сирены общего оповещения, вспыхнут аварийные лампы, раздастся шорох колес и лапок роботов-ремонтников и боевых ботов, спешащих на расчетные места…

Или вообще ничего не случится, просто станция начнет медленно таять, как сахар в теплой воде.

Или…

Привычным усилием воли Дальгейн останавливает возможное развитие катастрофических сценариев у себя в голове. Он знает, что постоянные мысли об этом до добра не доводят. Проблема в том, что он не параноик и не невротик. За его душевным здоровьем следят лучшие психологи его расы, а также один специалист, который специализируется на межвидовых проблемах. Нет, Дальгейн попросту реалист. Это-то и пугает его больше всего. С ментальным непорядком он бы работал и в конце концов победил бы его — как преодолел все прочие неблагоприятные обстоятельства в своей жизни.

— Старший секретарь? — раздается вежливый голос.

Дальгейн оборачивается.

Арсейни Враг-не-пройдет, молодая, но очень способная преи из «мирной армии Виоланны», как называет он про себя ставленников неугомонной адмиральши. Очень полезный кадровый резерв, хотя у многих головы забиты всякой романтической чушью. Однако эта вот оказалась достаточно способной, чтобы увидеть, кто и где приносит Содружеству — нет, жизни в Галактике — реальную пользу. На удивление быстро из нее получилась очень толковая референтка. Головокружительно быстрая карьера.

Кое-кто, быть может, скажет, что быть старшим секретарем секретаря — не бог весть какой итог пяти с лишним лет службы в Центре. И тем самым распишется в полном незнании реалий Содружества. Потому что если ты оказался под прямым началом самого Дальгейна за такой малый срок, то ты, безусловно, далеко пойдешь в этой жизни. Может быть, на место самого Дальгейна, а выше, говорят, уже просто некуда.

— Что-то случилось, Арсейни? — спрашивает Дальгейн.

Он не сомневается, что происшествие имело место. Его помощники знают, что время уединения у окна свято, и не стали бы беспокоить по пустякам.

— Пришли последние донесения со станции «Узел», по проекту грибницы, — отвечает Арсейни. — Вы просили докладывать немедленно, невзирая ни на что.

— Да, просил, — со вздохом Дальгейн отрывается от созерцания. Видно, не повезет — клапан не раскроется. — Рассказывайте, — говорит он.

Арсейни начинает доклад — короткий, но обстоятельный.

…— Самосознания у объекта, по всей видимости, нет, — говорит она. — Однако первые эксперименты по записи так называемых «мнемограмм». на разумы добровольцев дали непредсказуемый эффект — резкий, хотя и кратковременный скачок когнитивных способностей…

— Вспышки гениальности? — уточняет Дальгейн.

— Скорее, сверхвосприимчивости. Люди в короткие сроки разбирались с вопросами, с которыми до этого долго возились, совершали интуитивные скачки… В одном случае человек разрешил долго назревавшую проблему в личной жизни.

— Какую же? — Дальгейн — сафектиец, разумеется, ему интересны сплетни.

— Это соноранец, который до сих пор, вопреки обычаям своего народа, ни разу не был женат. Под записью мнемограммы он осознал, что испытывает влечение к коллеге три-четырнадцать, и начал ухаживание.

— Нор-Е и Мийгран? — пораженный, спрашивает Дальгейн. — Никогда бы не подумал!

— Мийгран? — Арсейни сверяется с записями. — Нет, девушку зовут Сайрони 896783, она старший инженер монтажа под началом Нор-Е, с ним вы угадали.

— А, — Дальгейн смущенно кашляет в кулак. — Ну да, разумеется. Больше одной три-четырнадцать в штате станции, о чем я думал… И, насколько я понимаю, эти озарения дали определенные результаты в проекте капитана Старостина?

— Да, — отвечает Арсейни. — Верфь для колонизационного корабля готова приблизительно на тринадцать процентов.

— В такие сроки? — Дальгейн хмурится. — А ведь Старостин, при всех его достоинствах, отнюдь не гений логистики… Да и какому гению под силу такое?

— Он стал одним из добровольцев по испытанию мнемограммы, — подтверждает Арсейни невысказанное подозрение. — Ходят слухи, что им удалось раздобыть мыслеобраз одного из Старейших тораи…

— Во имя вечного света! — не удержавшись, восклицает Дальгейн.

— У меня были такие же чувства, когда я об этом узнала, шеф, — соглашается Арсейни.

Дальгейн снова поворачивается к окну.

— Вы знаете, — раздумчиво говорит он. — Недавно я думал, не совершил ли крупную ошибку…

Толстое кварцевое стекло ничего не отражает, поэтому Дальгейн не видит, что на лице его секретарши появляется выражение истинного изумления. Дело не в том, что Дальгейн не совершает ошибок или не признает их — он не божество, чтобы совсем не ошибаться, и не самодур, чтобы не отдавать себе в этом отчета. Дело в том, с какой интонацией он только что это сказал.

По его голосу слышно, что ему страшно. Арсейни и не подозревала, что легендарный сафектиец способен испытывать страх.

— Но теперь я думаю, что все же выбрал лучшее решение из худших, — заканчивает Дальгейн. — Раз они так спешат стать тем, что нам не дано понять… пусть улетают. Как можно дальше.

Он бы добавил «скатертью дорога», но Дальгейн никогда не был реципиентом мнемограмм, а потому, разумеется, не знал земных идиом.

В черноте, куда он смотрит, вдруг вспыхивает облако белых искр: выпускной клапан таки сработал.

Я делаю глубокий вдох, потом глубокий выдох.

Передо мной экран системы квантовой связи. Все уже настроено, канал работает. На той стороне ждут моего вызова. И все же мне трудно решиться.

Миа предлагала пойти со мной, молчаливо постоять за плечом в качестве моральной поддержки. Я отказался. Есть все-таки вопросы, которые мужчина должен решать сам.

Отношения с матерью — один из таких вопросов.

…Я не посвятил ее, что улетаю в космос. Сказал себе: это все соображения секретности. На самом деле фигня, мне предлагали сделать для семьи соответствующий допуск. Я отшутился, что ближе семьи, чем Белкин, у меня нет…

А он, кстати, сейчас у меня на коленях, обеспечивает эту самую моральную поддержку.

«Ладно, — говорю я себе мысленно, — ладно. Это не может быть сложнее, чем разговор с Дальгейном или кентагирцами!»

В глубине души знаю, что на самом деле все-таки сложнее.

Я знаю, что мать меня любит — как умеет. Но при этом ей всегда с такой непринужденной легкостью удавалось заставить меня почувствовать себя полным дерьмом…

И все же я прошел долгий путь. Я уже не тот, каким был почти два года назад, улетая на эту станцию.

И я точно знаю, что больше не вернусь на Землю.

Нет, наверное можно было бы слетать перед дальней дорогой в короткую командировку. Но на кого я оставлю дела?