Владимир Михайлов - Избранные произведения. Том 1

Судья даже развеселился – захихикал.

– Гм… До сих пор я полагал, что знаю. Откуда взялись мои дети, это уж я знаю точно. Нам, судья, детей никто не дает: мы рожаем их сами – наши женщины, конечно. А у вас кто же рождает?

– Кто рождает? Я думаю, никто. У нас дети получаются, и их дают тем, чья очередь наступила.

– То есть как это «получаются»? В капусте находите?

– Возникают в Сосуде, конечно, а как же еще?

– Ах, в сосу-уде…

Они помолчали. Судья вздохнул.

– Я уж и не знаю, странный ты человек, как с тобой разговаривать. Что ни слово – то новое преступление. Да так на тебя никаких законов не хватит!

– Что же я такого сказал на этот раз?

– Ты ведь признал, что у вас женщины рожают сами?

– Естественно!

– Что же тут может быть естественного, если закон этого не позволяет?

– Да почему же ему не позволять?

– Тут, по-моему, и думать нечего. Если все станут рожать, сколько их народится?

– Ну, не знаю… Много, наверное.

– Да уж побольше, чем сейчас.

– Что же в этом плохого?

– А Уровень? Чем ты их кормить станешь: воздухом?

– Опять этот ваш Уровень.

– Разве тебя не учили в школе, что Уровень может сохраниться лишь тогда, когда люди… – он подумал, вспоминая слово, – регулируются, так?

– Погодите, судья, что такое регулирование численности населения, я знаю. Но ведь это можно делать, и когда детей просто рожают женщины! У нас, например…

– У вас там все не как у людей. Но тут есть еще одна причина, погоди, слово вертится на языке… вырождение, вот что.

– Ах, вот оно в чем дело…

– Сообразил теперь?

– Теперь сообразил. Что такое вырождение, я тоже знаю. А скажи, как же получаются дети там – в сосуде?

Но судья уже снова нахохлился.

– А ты вот спроси в столице. Может, тебе объяснят.

Он помолчал.

– Они тебе там все объяснят! Как людей убивать…

– Я уже сказал вам: я безмерно сожалею. Но что оставалось делать, если все вы тут…

– А ну-ка молчи давай!

Столицы Шувалов почти не увидел. Приехали они в сумерках, и вечером его никуда не повели; заперли в комнате, где стояла кровать и рядом – табуретка. Дали поужинать и велели спать.

Однако он улегся не сразу, а сидел на кровати, задумчиво глядя на узкое окошко под самым потолком.

– Вырождение… Придумано неплохо: при малом объеме начальной популяции оно наступило бы неизбежно. Но как же они избежали этого?

Он бормотал так, вспоминая, что люди здесь действительно ничем не отличаются от него самого, – а они непременно отличались бы, если бы на протяжении многих поколений дети рождались от браков в одном и том же узком кругу. Значит, невысокий уровень этой ветви земной цивилизации нельзя было объяснить снижением уровня способностей людей – а ведь Шувалов едва не пришел уже к такому выводу.

Значит, так было задумано с самого начала. Да и вообще все было спланировано основательно и неплохо. Но что-то где-то не сработало или наоборот – переработало, и развитие пошло вперекос.

В том, что развитие пошло не в задуманном направлении, Шувалов не сомневался.

– Ах, сами не рожают… Стерилизация? Ну, вряд ли. Просто запрет – и соответствующий уровень предохранения. При их-то химии? Хотя – что известно об их химии? Мало информации, просто постыдно мало информации!

В конце концов он успокоил себя тем, что завтра, раз уж его привезли в столицу, он получит возможность увидеться с кем-то, кому можно будет изложить все, – и начать наконец сложную работу, результатом которой явится спасение всех живущих на двух планетах людей.

Но и назавтра он не увиделся с Хранителем, как в простоте душевной рассчитывал. Мало того: на следующий день Шувалов вообще не увидел ни одного нового лица. Казалось, его привезли в столицу только затем, чтобы сразу же выбросить из памяти. Против говорило лишь то, что его все же кормили. Хотя – кормили невысокие чины, а высокие могли и забыть – кто знает.

На самом же деле о нем не забыли, но до высших инстанций весть о нем просто-напросто еще не дошла. Судопроизводство не терпит анархии, и для того, чтобы доложить о Шувалове выше, прежде всего надо было решить, как же о нем сообщить, и в зависимости от этого, по какому руслу направить его дело. А у тех, к кому, едва прибыв в город, пошел с докладом судья, возникли различные мнения.

За время, пока Шувалов пробыл под стражей, список его преступлений приобрел весьма внушительный вид. Были обвинения мелкие, которыми можно было и пренебречь, – например, обвинение в том, что он прикидывался сумасшедшим, пытаясь избежать наказания, или обвинение в том, что он находился в запретном городе. Но были и три значительных преступления. Первое из них состояло в серьезной попытке нарушить уровень: одежда, непонятные приборы, разговоры. Второе – убийство или, вернее, покушение (но это было ничем не лучше; наоборот, если бы человек был убит, виновный мог бы еще доказывать, что беда случилась нечаянно, а сейчас пострадавший показывал, что на него напали с умыслом). И третье серьезное преступление, в котором обвиняемый сознался сам, заключалось в том, что он, вкупе с лицом женского пола, пока не установленным, нарушал закон, называвшийся «Люди от Сосуда». Видимо, нарушение это было давним, но по этому преступлению срока давности не существовало, и оно должно было караться сегодня не менее строго, чем в самый день совершения. Собственно, судья сначала не собирался докладывать о третьем преступлении, но как-то так получилось, что доложил.

Так что теперь предстояло решать: положить ли в основу дела нарушение Уровня – тогда обвинение пошло бы в Собрание по охране Уровня, – или основным посчитать покушение – и тогда дело пошло бы по совсем другим каналам и к совсем другим людям. В первом случае оно обязательно дошло бы до кого-то из Хранителей, а во втором – скорее всего не дошло бы. Об этом и разгорелись среди судей прения, продолжавшиеся целый день. Суть споров заключалась в том, что, хотя нарушение Уровня было, безусловно, преступлением более опасным, зато покушение на убийство являлось значительно более сенсационным (давно уже не случалось такого, очень давно), и, во-вторых, сохранить случившееся в тайне было невозможно, да никто и не старался сделать это, и население о происшествии знало, и необходим был суд, и необходим был приговор.

После дня ожесточенных споров сведущие люди сошлись на том, что в основу дела надо все-таки положить покушение, а остальное пойдет уже в дополнение и по совокупности. А это означало, что если кто-то из Хранителей должен будет ознакомиться с делом, то не раньше чем при рассмотрении просьбы о помиловании.

Потому что, хотя смертной казни как таковой в законе не было, просто назначением на работу в Горячие пески ограничиться было нельзя, и речь могла идти только о посылке преступника к самому экватору – туда, где разворачивали полотнища. Для человека, не приспособленного для таких условий, такой приговор был бы равносилен смертному, и все знали это, и заранее жалели его, но пренебречь законом никак не могли.