Сергей Синякин - Марсианская роза [сборник]

И тайну кольца они тоже когда-нибудь обязательно разгадают.

В Биоцентре было довольно людно, и Рыбкин, попрощавшись с Галей Иваненко, сразу направился к Тому Джефферсону, но на половине дороги был перехвачен маленьким и сухопарым доктором Манделем.

— Рыбкин! — радостно вскричал Мендель. — Вот уж приятная встреча! Вы когда должны были прийти ко мне на профосмотр, Феликс?

Следопыт смутился.

— Извините, Лазарь Григорьевич, — виновато сказал он. — Замотался я в последнее время. Честное слово, завтра с утра я обязательно буду у вас.

— Ну зачем же откладывать на завтра то, что мы отлично можем сделать сегодня? — удивился Мандель и распахнул дверь своего кабинета. — Прошу вас, товарищ Рыбкин!

Покоряясь неизбежному, Феликс вошел в кабинет.

Доктор Мандель внимательно осмотрел Следопыта и, строго глядя на него, спросил:

— Вы когда последний раз были в спортзале, молодой человек?

Феликс развел руками.

— И не надо таких жестов, — сказал доктор Мандель. — Всегда надо помнить, что вы на другой планете. Дети знают, что Марс меньше Земли, а вот следопыты не знают. И центрифуга им не нужна, они, видите ли, и без центрифуги себя прекрасно чувствуют, — он потянул к себе листок с расписанием космосообщения и бегло просмотрел его. — А вот отправлю-ка я вас на полгодика на Землю. Вот тут у нас через две недели рейсовый планетолет прибывает…

— Все что угодно, доктор, — испуганно сказал Рыбкин. — Только не это!

Испуг его был таким неподдельным, что доктор Мандель усмехнулся. Был он одним из старожилов, из первой марсианской тысячи.

Сам он по профессии был хирургом, но нехватка специалистов на Марсе заставила Манделя освоить и другие специальности. Лазаря Григорьевича побаивались за твердость и жесткость позиции, при необходимости он любого мог уложить в маленький стационар Биоцентра на необходимый срок и никаких ссылок больного на необходимость личного присутствия при проводимых работах или исследованиях не принимал. «Больной отстраняется от работы на время, — безапелляционно говорил он, — покойник же, к сожалению, навсегда».

— Вы боитесь Земли? — удивился доктор. — Вы не хотите отдохнуть? Поплавать с аквастатом среди коралловых рифов?

Рыбкин вздохнул.

— Вы сейчас похожи на демона-искусителя, Лазарь Григорьевич, — сообщил он. — Вы сами-то когда последний раз на Земле были?

Доктор Мандель засмеялся.

— Прежде всего, я пекусь о здоровье населения Теплого Сырта, — сказал он. — Ради этого приходится поступаться личными интересами.

Некоторое время они весело смеялись, глядя друг другу в глаза. После шпильки Следопыта врач заметно подобрел. Что-то записав в карточке Рыбкина, Лазарь Григорьевич улыбнулся:

— Зайдете ко мне через неделю, Феликс, — и погрозил сухоньким пальцем. — Ио спорте, о спорте не забывайте, дорогой мой Следопыт. Вам хорошая физическая форма куда важнее, чем другим.

Распрощавшись с доктором Манделем, Феликс поспешил к Джефферсону. На его счастье Том все еще был на месте.

Главный ксенобиолог Марса был высок, могуч и бородат. Про Джефферсона говорили, что он одно время с успехом поигрывал в НБЛ за «Чикаго буллз», где его даже считали преемником великого Джордана, жившего в конце прошлого столетия. Но, видимо, где-то в глубине души этого могучего негра жил ген путешествий, потому что в двадцать девять лет Том неожиданно для всех оставил баскетбол, защитил диссертацию по проблемам ксенобиологии и в составе шестой международной экспедиции ЮНЕСКО отправился на Марс.

— Слушаю тебя, Фил, — Джефферсон встал из-за стола и крепко пожал маленькую ладонь Рыбкина своей могучей лапищей. — Что тебя привело к нам?

— Хотел взять у тебя материалы по исследованию местной фауны, — сказал Рыбкин. — Это очень сложно, Том?

Хозяин белозубо усмехнулся.

— Какие могут быть сложности для хорошего человека? — пророкотал он. — Что тебя конкретно интересует?

— Мимикродоны и пиявки, — сказал Феликс.

— По мимикродонам материалов более чем достаточно, — Джефферсон повернулся к столику с вычислителем. — А вот по пиявкам… Сам понимаешь, что это за твари. По сора-тобу-хиру у меня практически ничего нет, кроме единичных наблюдений. Обычно наблюдателям не везло. А материалы изучения гнездовий ты не хуже меня знаешь, вместе по подземельям лазили… Тебе все полностью сбросить?

— Разумеется, — кивнул Рыбкин.

— Не знаю, Феликс, что ты затеял, — сказал Джефферсон, — и расспрашивать не буду. Но если ты присматриваешься к мимикродонам, то должен тебя огорчить, ничего кроме инстинктов на уровне, скажем, колонии пингвинов или стаи диких уток. Да что я тебе говорю, ты сам все видел, когда сюда шел.

Джефферсон помолчал, явно ожидая ответа.

— А близко интересоваться сора-тобу-хиру я бы тебе не советовал, — не дождавшись, проворчал он. — Это безжалостные и безмозглые убийцы, Рыбкин. С ними должны работать профессионалы. Для дилетантов это слишком опасно.

Он протянул Рыбкину катушку с материалами.

— Спасибо, Том, — вежливо сказал Следопыт.

— Больше ты мне ничего не скажешь? — с некоторым раздражением осведомился Джефферсон.

— Пока еще рано, — сказал Рыбкин. — Пока еще я сам мало что понимаю, Том. А что касается специалистов… Тут ты прав, нет у нас пока специалистов по летающим пиявкам. И я боюсь, что они еще не скоро появятся.

— Как знаешь, — с сухой обидой сказал космобиолог. — Надеюсь, ты не натворишь глупостей.

— Я сам на это надеюсь, — тихо сказал Феликс и вежливо попрощался. Когда он выходил, Джефферсон сидел лицом к вычислителю, и по прямой его спине было видно, что он очень обижен недоверием Следопыта.

Сора-тобу-хиру прилетала, как по расписанию, каждый день. Вероятно, ее привлекали привозимые Рыбкиным мимикродоны, а может, пиявкой двигало любопытство хищника, столкнувшегося с незнакомым явлением. Так дикие волки на Земле ежедневно приходят к построенной в чаще охотничьей заимке, с любопытством обнюхивая пахнущие человеком предметы.

Пиявка явно привыкала к человеку. Теперь она уже нетерпеливо скользила к очередному мимикродону, жадно набрасываясь на него.

Нет, за Следопытом она по-прежнему наблюдала, но взгляд пиявки теперь был иной, какой-то расслабленный, словно хищник убедился в отсутствии угрозы со стороны человека. Покончив с мимикродоном, пиявка вытягивалась на песке неподалеку от человека, и снова начиналось выматывающее состязание взглядов, но теперь уже пиявка изредка прикрывала глаза, словно немножечко верила в человеческую порядочность. Медленно Рыбкин придвигался к ней ближе. Пиявка настораживалась, видно было, как вспухают ее кольцевые мышцы. Округлый зев пиявки раскрывался, и внутри демонстративно начинали двигаться длинные изогнутые челюсти, усаженные крупными и частыми треугольными зубами. Феликс замирал и ждал, когда пиявка успокоится, а потом вновь придвигался ближе, и снова пиявка напрягалась и вздувалась над багряно-рыжим барханом бурой запятой. Все еще оставалась черта, за которой приближение человека казалось пиявке опасным. Едва Феликс подбирался к этой черте, как сора-тобу-хиру упругой пружиной взвивалась в воздух, отскакивала на десяток метров и снова замирала на очередном бархане. Иногда она сопровождала свои движения странным скрежетом, словно предупреждала Следопыта о том, что он не должен заходить слишком далеко. И тогда Рыбкин начинал разговаривать с хищником. Он рассказывал пиявке, каким он видит Марс, когда и откуда прилетели люди, рассказывал о Земле, понимая, что поступает глупо, ведь вскрытиями убитых при облаве пиявок было установлено, что сора-тобу-хиру слышат в ультразвуковом диапазоне. У пиявок даже имелся некий орган, который позволял хищнику подобно земным летучим мышам зондировать пространство вокруг себя и определять местонахождение цели на песке, а это было совсем немаловажно при охоте на мимикродонов, сливающихся с поверхностью планеты благодаря своей способности к мимикрии.