Фрэнк Херберт - Дюна [обновлённый перевод от 2019 года] [litres]

– Мать объясняла мне.

– Ничто не обеспечивает вождю преданность подданных больше, чем хвастовство, – сказал герцог, – а потому я и бравирую.

– Ты хороший вождь, – запротестовал Пол. – Ты умеешь править. Люди с охотой следуют за тобой и с любовью…

– Мои пропагандисты одни из лучших, – согласился герцог и вновь глянул на котловину. – Арракис предлагает нашему Дому больше возможностей, чем считает сам Император. Но все же я иногда думаю, что лучше для нас было бы бежать, стать ренегатами. Иногда мне хочется затеряться среди людей, скрыться из вида…

– Отец!

– Да, я устал, – сказал герцог. – Кстати, ты знаешь, мы начали использовать отходы производства специи в качестве сырья, и наша собственная фабрика уже производит пленку…

– Сир?

– Пленки для видеолент должно быть в избытке, – сказал герцог. – Как же иначе мы сумеем наводнить города и деревни информацией? Люди должны узнать, как прекрасно я ими правлю. А как они это узнают, если мы не расскажем им об этом сами?

– Тебе надо отдохнуть, – сказал Пол.

И вновь герцог обернулся к сыну:

– У Арракиса есть еще одно достоинство, о котором я почти позабыл. Специя здесь содержится почти по всем. Ты дышишь ею, ешь ее, она почти во всех продуктах. Известно, что она создает некоторую невосприимчивость к кое-каким ядам из «Справочника ассасина». А необходимость следить за использованием каждой капли воды заставляет строжайшим образом контролировать всю пищевую промышленность: культуру дрожжей, гидропонику, хемавиты – словом, все. Большую часть нашего населения нельзя отравить ядом, значит, такой путь нападения бесполезен. Арракис делает нас этичными и моральными.

Пол попытался заговорить, но герцог отрезал:

– Сын, я должен был сказать это кому-нибудь.

Он вздохнул и посмотрел на сушь за окном. Цветы и те исчезли, то ли затоптанные сборщиками росы, то ли спаленные лучами утреннего солнца.

– На Каладане мы правили, опираясь на силу, – на море и в воздухе, – проговорил герцог. – Здесь же мы должны добиваться господства в пустыне. Она – твое наследство, Пол. Что ты будешь делать, если со мной что-нибудь случится? Твой Дом не должен уйти в изгои – он не должен стать партизанским, гонимым, преследуемым.

Пол напрасно подбирал слова, силясь что-нибудь произнести. Он еще никогда не видел отца в таком настроении.

– Чтобы удержать Арракис, – сказал герцог, – мне придется принимать решения, после которых, быть может, я и сам перестану себя уважать. – Он указал на окно, где черно-зеленое знамя Атрейдесов вяло свисало с флагштока на краю посадочного поля. – С этим честным стягом люди, быть может, свяжут много всякого зла.

Пол сглотнул пересохшим горлом. В словах отца слышались надлом, покорность судьбе, оставившие пустоту в груди мальчика.

Герцог извлек из кармана тонизирующие таблетки и не запивая проглотил одну из них.

– Сила и страх – вот орудия власти. Надо бы углубить побыстрее твои познания в партизанской войне. Этот ролик – там еще тебя называют «Махди», «Лисан аль-Гаиб» – словно последнее прибежище. Ты должен его использовать.

Пол поглядел на отца, таблетка уже сделала свое: плечи его распрямились, но страх и неуверенность, вызванные этим разговором, не исчезали из памяти мальчика.

– Где там застрял этот эколог? – пробормотал герцог. – Я же велел Сафиру доставить его сюда пораньше.

Однажды отец мой, Падишах-Император, взял меня за руку, и наукой, усвоенной от матери, я почувствовала, что он взволнован. Он увел меня в зал портретов, к проекции герцога Лето Атрейдеса. Я отметила сильное сходство отца и человека с портрета: сухие, благородные лица с резкими чертами, на которых особенно выделялись холодные глаза. «Принцесса-дочь, – обратился ко мне отец, – если бы только ты была старше, когда этот мужчина выбирал женщину!» В то время отцу был семьдесят один год, хотя выглядел он не старше человека на портрете, а мне было четырнадцать. Но, помню, в этот момент я поняла, что отец втайне хотел, чтобы герцог был его сыном, и мне стало жаль, что политические разногласия делали их врагами .

Первая же встреча с людьми, которых было ему приказано предать, потрясла доктора Кайнса. Он-то гордился, считая себя ученым, для которого легенды – лишь ключ, намек на какие-то культурные подосновы. Но мальчик словно вышел из древнего пророчества, глаза его и впрямь пронзали, и весь он был, как и следует, исполнен сдержанной прямоты.

Естественно, пророчество допускало некоторую неопределенность: из него не было ясно, приведет ли Мать Богиня Мессию с собой или произведет его уже на планете. И все же предсказание странно соответствовало обоим новоприбывшим.

Они встретились утром, ближе к полудню, на краю посадочного поля Арракина, рядом с административным зданием. Неподалеку грузно сел пузатый орнитоптер, мягко жужжа на холостом ходу, как сонное насекомое. Около него стоял часовой Атрейдесов с обнаженным мечом, вокруг него маревом дрожало облачко щита.

Заметив его, Кайнс насмешливо подумал: «Ну, Арракис приготовил для них неплохой сюрприз!»

Планетолог поднял руку, жестом приказав отстать своей охране из Вольного народа, и проследовал ко входу в это сооружение – темной дыре в облицованной пластиком скале. «Каменный монолит так и прет из земли, – подумал он. – Но в нем совсем не так удобно, как в пещерах моего народа».

Какое-то шевеление в темноте входа привлекло его внимание. Он остановился, воспользовавшись моментом, чтобы поправить одеяние и конденскостюм на левом плече.

Входные двери широко распахнулись. Из них торопливо выступила охрана в форме Атрейдесов, все с тяжелым вооружением: мечи, щиты, станнеры, стреляющие «медленными» ампулами. Сзади шел высокий мужчина, темноволосый и смуглый, с ястребиным лицом. На нем был плащ-джубба с нашивкой Атрейдесов на груди, и сидел он так, что было ясно: этот человек надевал джуббу впервые. Плащ то и дело лип к конденскостюму, обвивал ноги и мешал свободному, размашистому шагу.

Рядом с мужчиной шел юноша, тоже темноволосый, но с более округлым лицом. Он был маловат для своих – Кайнс знал это – пятнадцати лет. Но в юном теле угадывался дух повелителя, уверенного в себе, словно глазам его было открыто многое, что сокрыто от прочих. И плащ на нем был такой же, как у отца, однако шел он столь непринужденно, что казалось, мальчик вырос в подобной одежде.

«Махди будет видеть сокрытое от глаз людских», – гласило пророчество.

Кайнс тряхнул головой, напомнив себе: «Они всего лишь люди».