Чак Вендиг - Последствия: Долг жизни

Но потом что-то изменилось…

Откуда-то из глубины квартиры слышится шум — звон посуды, гудение белкового синтезатора, плеск воды из крана.

— Подожди здесь, Костик, — говорит Теммин и направляется в кухню.

Там его отец.

Парень до сих пор так и не привык, что у него снова есть отец. Много лет назад имперские солдаты вырвали его из жизни ребенка, вытащив из дома посреди ночи. «Ты просто чересчур эгоистичен, чтобы признать, что случилось настоящее чудо», — убеждает себя Теммин.

Но даже спустя пару недель отец так и не стал прежним — как будто какая-то его часть осталась где-то далеко. Да, он все тот же Брентин Уэксли, порой он все так же обворожительно улыбается, отлично управляется с инструментами, в минуты задумчивости щелкает пальцами, как и Теммин, и за шутками в карман не лезет. Но…

Походка его обычно легка и беззаботна — как будто ничто в мире его не волнует. И музыка — папа всегда любил музыку. Сын даже выбрался в лавку старьевщика — которую еще попробуй тут найди, ведь на Чандриле хлам считают просто хламом, а не сокровищем, каким его видит Теммин, — и принес домой маленький валакорд. Папа несколько раз понажимал на клавиши…

И с тех пор больше к нему не прикасался.

По словам врачей, подобное вполне нормально. Никто толком не знает, каким испытаниям подвергся разум отца. Насколько помнит сам Брентин Уэксли, большую часть всех этих лет его держали в стасисе, запертым в капсуле, и использовали в качестве источника питания для охранной системы тюремного корабля. Мама говорила, что химикалии, которыми ее накачали, вызвали у нее тревогу и страх, — а ведь она провела там всего несколько минут.

Кто знает, что пришлось пережить папе, через которого годами прокачивали подобный коктейль? Возможно, для него это стало нескончаемым кошмаром.

И все же папа вернулся, но… не совсем.

Что, собственно, Теммина и пугает.

— Тем? — говорит отец. — Привет, малыш.

— Привет, пап.

— Как ты?

— Все отлично. Я просто… думал, ты собирался сегодня мне помочь.

— Помочь тебе? Я… — По его лицу пробегает гримаса. — Ну да, с дроидом. Твоим В1. Извини, Тем. Я просто отвлекся.

— Где ты был?

— Ходил прогуляться.

Да, теперь он частенько ходит на прогулки — утром, днем, даже посреди ночи. Один из врачей, доктор Чевани, сказал, что это тоже нормально, — возможно, у него в голове за все эти годы накопилась куча мусора и таким образом он пытается ее вытряхнуть. Все считали его погибшим, но он, по сути, восстал из могилы, словно светящийся призрак из старого сериала «Метеор ужаса».

— Можем как-нибудь пройтись вместе.

— Нет, — отвечает Брентин. — Думаю, мне лучше гулять в одиночестве.

— Думаешь?

— У меня пока голова плохо соображает, малыш.

— Угу… ладно. У вас с мамой все хорошо?

— Конечно. — Но по тону его голоса понятно, что это вовсе не так. Теммин и сам стал это замечать. Они все сильнее отдаляются друг от друга.

И он решает, что в этом целиком и полностью виновата Норра.

— Он на меня злится, — говорит Норра.

Достав термос, она извлекает из его крышки пару дисков, которые превращаются в ее пальцах в два маленьких раздвижных стаканчика. Они с Веджем сидят за небольшим столиком у дальней стены ангара для челноков, где иногда во время работы перекусывают пилоты, техники и механики. Она наливает ему чава-чаву — горячий напиток из одноименного корня. Конечно, это не жвачка из листьев джакхада, но тоже сгодится.

— Я заметил, — вздыхает Ведж.

— Мы теперь почти не разговариваем.

— Почему? Из-за ваших отношений с Брентином?

— У нас с Брентином все прекрасно. Во всех смыслах. — Голос ее звучит сдавленно, словно она пытается сдержать приступ кашля, но внутри щекочет и болит, и… — Проклятье, да ничего не прекрасно! Вообще! Теммин в полном праве на меня злиться. Его отец приходит домой, но он как будто не с нами. Даже когда он сидит прямо напротив меня, кажется, будто он где-то в другом месте.

— Многие заключенные ведут себя примерно так же. Я слышал, им вводили обезболивающее, но… их мучили кошмары.

— Так и есть. Вероятно, кошмары мучили Брентина много лет. Если смотреть под таким углом, то его поведение вполне нормально. Я… я… понимаю, что это не его вина, но… мы уже не так близки. Как будто он больше не тот, прежний Брентин.

«И ты тоже больше не прежняя Норра», — думает Ведж.

— Может, я зря виню себя и он снова станет таким, как раньше, — стоит только потерпеть. Всего лишь нужно приятно улыбаться и держать свой дурацкий язык за зубами — потому что рано или поздно мой муж станет прежним.

Ведж кладет ладонь на ее руку, сплетая пальцы.

Норра чувствует тепло, утешение и…

Она резко отдергивает руку:

— Я замужем.

— Знаю, знаю! Я вовсе не хотел…

— Знаю, что ты не хотел. Я просто…

— Конечно.

— Угу.

— Извини.

— Не извиняйся, — отвечает Норра.

«Мне хорошо с тобой, и я хочу, чтобы ты снова взял меня за руку…»

Она скрипит зубами, изо всех сил гоня прочь эту мысль.

— Просто… расскажи, что не так с моим сыном.

— Все в порядке. Вообще, его даже включили в резервный состав для Дня освобождения…

— Но?

— Но он слишком мало тренировался.

— То есть на самом деле участвовать он не сможет, — хмурится Норра.

— Именно.

— Ему сейчас нелегко. Он так мечтал о возвращении отца, но реальность оказалась далека от того чуда, которого мы все ждали. — Она делает большой глоток чавы. — Я поговорю с ним. Насчет Дня освобождения.

— Уверена? Может, лучше я?

— Он и так на меня злится, вряд ли станет хуже.

— Спасибо.

Какое-то время они сидят молча, окутанные идущим из чашек паром.

— Что-нибудь слышно о Кашиике? — наконец спрашивает Норра.

— Тишина.

— Прошел уже месяц, Ведж.

— Знаю.

— Лея, наверное, уже на стенку лезет.

— Можешь не сомневаться. Поверь, так оно и есть.

Мон Мотма и ее советники руководят кипучей деятельностью перед зданием Сената на Элютерийской площади. Канцлер дирижирует народом, словно музыкальными инструментами, превращая обычный шум в ритм и гармонию. На это стоит посмотреть.

Если, конечно, ты не один из отвергнутых ею инструментов, каким чувствует себя Лея. Но даже если она не может внести свой вклад в эту мелодию… она ведь все равно может добавить в нее шума?

Она шагает прямо через площадь, зная, что ей не скрыться от взглядов собравшихся, как и от их шепота — слухов о ее ребенке от сбежавшего контрабандиста. Лею нисколько не волнуют эти пересуды. Ей просто нельзя обращать на них внимание.

Мон Мотма раздает приказы гвардейцам Сената, указывая каждому, где встать, и одновременно решает вопросы с иллюминацией, которая заполнит ночное небо после Дня освобождения грандиозной симфонией света и огня. Лея, наплевав на протокол, подходит прямо к Канцлеру. Внешние приличия остались в прошлом, которое Лея успела похоронить. К тому же — разве Мон не ее подруга?