Орсон Кард - Эндер Виггин [компиляция]

Ничего не изменилось — та же грязь, та же боль. Взгляду открывались лишь голые полированные половицы, жилки древесины, извиваясь и изгибаясь во все стороны, появлялись из-под ее колен и убегали прочь, в противоположный угол комнаты.

Вереницы. Вереницы древесных жилок, вереницы птиц. Кроме того, они очень похожи на струящийся поток. Она должна следовать за этими вереницами подобно птице, должна танцевать над извилистыми ручейками подобно лепестку. Вот что значило обещание: когда взгляд опустился вниз, ее сердце устремилось ввысь.

Цин-чжао остановилась на одной определенной жилке, темной линии, подобно реке разделяющей более светлое дерево вокруг, и сразу поняла, что это и есть тот самый «поток», за которым надо следовать. Она не посмела прикоснуться к нему пальцем — грязным, недостойным пальцем. Следовать за течением надо легко, так, как птица касается воздуха, а лепесток — воды. Только глазами она могла следить за жилкой.

И она последовала за ней, очень осторожно доведя ее до стены. Пару раз Цин-чжао двигалась слишком быстро и вдруг теряла жилку среди других переплетений, но спустя некоторое время вновь находила ее — или ей только казалось? — и наконец добралась до стены. Справилась ли она со своей задачей? Довольны ли боги?

Почти. Она очень близка к решению, но Цин-чжао сомневалась в том, что когда глаза в первый раз потеряли жилку, потом правильно отыскали ее. Лепестки не прыгают из ручья в ручей. Надо проследить одну, и только одну жилку до самого конца. На этот раз она пошла от стены и совсем склонилась к полу, чтобы взгляд не отвлекали движения правой руки. Дюйм за дюймом продвигалась она вперед, не позволяя себе даже такой роскоши, как мигнуть; глаза горели и слезились. Она понимала, что если потеряет жилку, то ей придется возвращаться и начинать все заново. Либо она исполнит все идеально, либо не пройдет испытания и никогда не очистится.

Это длилось целую вечность. Несколько раз она все-таки мигнула, но перед этим приняла кое-какие меры. Когда глаза переставали что-либо различать от набежавших слез, она склонялась к полу так, чтобы левый глаз практически вплотную смотрел на жилку. Затем на секунду закрывала другой глаз. Правый глаз отдыхал, потом она открывала его, приникала им к жилке и закрывала уже левый глаз. Таким образом она добралась до середины комнаты, там доска заканчивалась и начиналась следующая половица.

Она засомневалась, справилась ли с заданием, достаточно ли закончить доску или, может, надо отыскать новую жилку и двигаться по ней дальше. Она сделала вид, будто поднимается с полу, тем самым проверяя богов, довольны ли они. Она привстала — ничего; выпрямилась — и почувствовала окутавший ее покой.

А! Они удовольствовались этим, они довольны ею. Теперь она не ощущала жира на коже, тело было просто слегка маслянистым. Отступила паническая потребность умыться, ведь она отыскала иной путь к очищению, путь к божественному учению. Она тихо опустилась на пол, улыбаясь, слезы радости струились по щекам. «Ли Цин-чжао, моя духовная прародительница, спасибо, что указала мне путь. Теперь я воссоединилась с богами, долгой разлуке конец. Мама, я снова с тобой, очищенная и достойная. Белый Тигр Запада, теперь я достаточно чиста, чтобы погладить твой мех и не запятнать белоснежную шкуру».

Тела коснулись чьи-то руки — отец поднимал ее. На лицо что-то капнуло, прокатилось по обнаженному телу — отцовские слезы.

— Ты выжила, — произнес он. — Моя Говорящая с Богами, моя возлюбленная дочь, жизнь моя. Во Славе Блистательная, сияй.

Позднее она узнала, что отца на время испытания пришлось связать и крепко держать, что, когда она взобралась на статую и попыталась перерезать горло мечом, он рванулся с такой силой, что стул упал и он ударился головой об пол. Боги проявили к нему милосердие — ему не пришлось стать свидетелем ее ужасного прыжка со статуи. Пока она лежала без сознания, он рыдал. А потом, когда она встала на колени и начала прослеживать жилки на половицах, именно он первым понял, что произошло. «Смотрите, — прошептал он. — Боги дали ей задание. Боги говорят с ней».

До остальных дошло не сразу, потому что раньше ничего подобного не случалось. Таких проявлений не было в Каталоге Божьих Голосов: «Ожидание у дверей», «Счет пятью до бесконечности», «Счет предметов», «Поиск случайных смертей», «Вырывание ногтей», «Раздирание кожи», «Выдергивание волос», «Глодание камня», «Выкатывание глаз» — все эти признаки были хорошо известными епитимьями, которые налагали боги, ритуалами повиновения, очищающими душу Говорящего с Богами, чтобы боги смогли наполнить эту душу мудростью. Однако до сегодняшнего дня ни один человек не свидетельствовал «Слежения за древесными жилками». Впрочем, отец сразу понял, что она делает, назвал ритуал и внес его в Каталог Голосов. Этот обряд будет вечно носить ее имя — имя Хань Цин-чжао — в честь того, что ей первой боги повелели исполнить такой ритуал. Это придавало ей особую значимость. Как и необычная настойчивость в стремлении очиститься и — позднее — убить себя.

Разумеется, многие пытались обтирать руки о стены и — чаще всего — об одежду. Но никто прежде не пытался тереть руки одна о другую, чтобы тепло от трения растопило жир; это было весьма умно. И хотя многие пробовали разбить себе голову, лишь некоторые взбирались на статую, чтобы кинуться вниз. До нее никому не удавалось удерживать руки за спиной так долго. Весь храм обсуждал случившееся, и скоро этот слух разнесется по всем храмам Пути.

И конечно, великая честь была оказана Хань Фэй-цзы, ведь именно его дочь оказалась столь крепко связана с богами. История о его безумстве, когда Хань Цин-чжао пыталась покончить с собой, распространилась с неимоверной скоростью и мало кого оставила равнодушным. «Он, может, и величайший из Говорящих с Богами, — отзывались о нем, — но дочь свою он любит больше жизни». Теперь люди любили его так же, как и чтили.

Тогда-то впервые и прошел слух о предполагаемой божественности Хань Фэй-цзы. «Он достаточно велик и могуч, чтобы боги прислушивались к его словам, — говорили о нем его почитатели. — И вместе с тем столь страстен, что всегда будет любить народ Пути и сделает все возможное, чтобы мы жили в мире и благоденствии. Не таким ли должен быть спустившийся в мир бог?» Впрочем, разрешить этот спор на тот момент не представлялось возможным, ведь при жизни человек не может быть избран даже богом деревни, не говоря уже о звании бога всего мира. Как можно судить о его божественности, пока вся его жизнь от начала до конца не предстанет перед глазами?

Постепенно взрослея, Цин-чжао не раз слышала подобные разговоры, и знание, что ее отец может стать богом Пути, служило ей в жизни путеводным огнем. Но что бы ни случилось, она всегда будет помнить, что именно его руки отнесли ее истерзанное, искалеченное тельце в кровать, что именно из его глаз капали на ее холодную кожу горячие слезы, именно его губы шептали на прекрасном, мелодичном древнем языке: «Моя возлюбленная дочь, моя Во Славе Блистательная, никогда не лишай своего сияния мою жизнь. Что бы ни произошло, никогда не причиняй себе вреда, иначе я умру вместе с тобой».