Джеймс Кори - Пепел Вавилона

Авасарала помедлила. Саид ждал в своем окне.

– Перешлите, – сказала она.

Пока она закрывала окно, Саид успел кивнуть. Авасарала переключилась на экран карта. Что бы там ни было, ей хотелось видеть происходящее, не щурясь. Появилось отмеченное красным сообщение. Она поняла, едва открыв его. Смерть читалась на лице у Холдена, как пропечатанная. И заговорил он сдержанно – так говорят в больницах. На похоронах.

Он кратко, без ненужных подробностей, изложил случившееся. «Пелла» атаковала. Они сумели отбить атаку Свободного флота. Фред Джонсон умер. А потом Холден, словно его самого хватил удар, уставился в камеру. Ей в глаза, хоть и не видел ее.

– Все собранные Фредом представители АВП ждут на Тихо. Мы идем туда, начинаем торможение. Но я не знаю, надо ли теперь туда нам, или вы пошлете кого-то другого. И долго ли они согласятся ждать. Я не знаю, что теперь делать.

Он покачал головой. Он молодо выглядел. Холден всегда выглядел молодым, но обычно – молодым и порывистым. Растерянность в его взгляде была новостью. Если растерянность не почудилась Авасарале, потому что засела у нее в сердце, в животе.

Сообщение кончилось. Терминал предложил ответить, но она сидела, держа его в руках, пока скоростная замедлялась и карт вливался в знакомые коридоры. Авасарала смотрела на свои ладони, как на чужие. Попробовала всхлипнуть – вышло натужно и непохоже. Не горе, а спектакль. Если бы картом управляла она сама, уже врезалась бы в стену или заблудилась в коридорах, не замечая, куда едет. Но машина знала дорогу, а ей в голову не пришло переключиться на ручное.

Фред Джонсон. Палач станции Андерсон. Герой флота ООН и предательский голос АВП. Она знала его десятки лет – лично и по слухам. Он был ей врагом, и противником, и случайным, ненадежным союзником. Та часть сознания, которая еще мыслила, отметила, как это странно – неправдоподобно, – что именно его смерть стала для нее каплей, переполнившей чашу. Она лишилась своей планеты. Дома. Мужа. Сохранись что-то из них, может быть, это бы ее не сломало.

Под ложечкой болело. Действительно болело, словно от ушиба, а не просто от слишком долго стискивавших тело чувств. Она потрогала пальцами, обвела границы боли, как ребенок изучает умирающую мошку. И не замечала, что карт остановился, пока Саид не открыл дверь.

– Мэм?

Она встала. Лунное притяжение представлялось не столько силой природы, сколько намеком. Его не отменишь силой воли или ударами сердца. Она снова заметила Саида и поняла, что забыла о его присутствии. Его отчаяние выглядело официозным, слишком картинным.

– Отмените, пожалуйста, всё, – сказала она. – Я буду у себя.

– Вам что-нибудь нужно, мэм? Вызвать врача?

Она нахмурилась в ответ, ощущая мышцы щек словно издалека. Телом приходилось управлять, как мехом с дистанционным контролем.

– А он поможет?

У себя в комнате она села на диван, сложила руки на коленях ладонями вверх. Как будто что-то держала. Вентилятор воздуховода гудел негромко и неровно. Как ветер в бутылочном горлышке. Бездумная, идиотская музыка. Она задумалась, замечала ли прежде его звук, – и сразу забыла. В голове было пусто. Будет ли иначе, налетит ли поток, унесет ли ее с собой? Или просто она теперь такая. Пустая.

Она не обернулась на стук в дверь. Кто бы там ни был, уйдет. Однако не ушли. Дверь на несколько сантиметров приоткрылась. И еще немножко. Саид, решила она. Или кто-то из адмиралов. Или какой-нибудь служащий вроде Гормана Ле просит разделить с ним тяжесть потерь и сомнений. Она ошиблась.

Кики уже не была малышкой. Внучка – самостоятельная взрослая женщина, хоть и юная. Кожа темная, как у отца, а глаза и нос от Ашанти. В цвете глаз отблеск Арджуны. Авасарала скрывала, как могла, но Кики не числилась среди ее любимиц. Ей трудно было терпеть критичную наблюдательность внучки. Кики прокашлялась. Женщины долгую минуту глядели друг на друга.

– Зачем пришла? – спросила Авасарала. Надеялась, что заставит ее уйти, – не вышло. Кики закрыла за собой дверь.

– Мама обижается, что ты опять перенесла встречу, – сказала она.

Ладони Авасаралы дернулись. Пальцы распрямились, ладони остались как были. Жест бессильного раздражения.

– Она тебя прислала мне выговаривать?

– Нет, – ответила Кики.

– А что тогда?

– Я за тебя беспокоюсь.

Авасарала злобно фыркнула.

– Что обо мне беспокоиться? В данный момент я самое могущественное лицо в системе.

– Именно поэтому.

«Не твое собачье дело», – подступило к горлу, но этого Авасарала не сказала. Боль в солнечном сплетении ушла глубже, вдавливаясь в кости и хрящи. Перед глазами все расплылось: слезы выступили, а малое тяготение не спешило стянуть их на щеки. Кики стояла у дверей, смотрела беспристрастно. Школьница перед директором в ожидании выговора. Она молча, помня о малой лунной гравитации, прошаркала к Авасарале, села рядом, опустила голову бабушке на колени.

– Мама тебя любит, – сказала она. – Просто не умеет выразить.

– Не ее дело меня любить, – ответила Авасарала, перебирая пальцами волосы внучки, как перебирала дочери, когда все были моложе. До того, как мир под ними раскололся. – Любовь всегда оставалась по части твоего дедушки. Я… – У нее перехватило дыхание. – Я его очень любила.

– Он был хороший человек, – сказала Кики.

– Да.

Она все водила кончиками пальцев по волосам внучки, прослеживала светлые полоски кожи. Слезы в глазах просыхали. Не падали, а когда она их сморгнула, новых не выступило. Она рассматривала ушную раковину Кики, как когда-то ушко маленькой Ашанти. И Чарнапала, когда тот был маленьким. Пока он не погиб.

– Я делаю все, что могу, – сказала Авасарала.

– Я знаю.

– Этого мало.

– Я знаю.

Странный покой наплывал на нее. В нее. На миг рядом как будто оказался Арджуна. Как будто муж читал ей лучшие из стихов, а не нелюбимая внучка стала свидетельницей ее слабости. Каждый обладает собственной красотой и проявляет ее по-своему. Авасарале трудно было любить Кики, потому что они с внучкой так похожи. Точь-в-точь, если честно. Слишком любить ее порой представлялось опасным. Авасарала знала, чего стоит быть такой, как она, и, видя в Кики себя, слишком боялась за девочку. Испустив долгий вздох, Авасарала тронула Кики за плечо.

– Ступай, скажи матери, что мне надо кое-что доделать, а потом перекусим вместе. И Саиду скажи.

– Он-то меня и впустил, – призналась Кики, садясь прямо.

– Он сует нос куда не надо и завел привычку ковыряться в моем дерьме, – отрезала Авасарала, – но на сей раз я рада.

– Ты его не накажешь?

– Еще как накажу, – объявила она, а потом, удивляясь самой себе, поцеловала Кики в гладкий, без морщин, лоб. – Просто на этот раз не со зла. Ну, иди, у меня еще дела.