Ларри Нивен - Рассказы. Часть 2

В небо взлетели несколько ракет, и через пятнадцать минут спасательная машина отвезла меня домой.

К мистеру Диксону, президенту «Дженерал Транспортейшен», у меня был только один вопрос: почему он не включил тюбик депилятора в аварийный запас? «Потерпевший кораблекрушение и выглядеть должен соответствующим образом, — ответил он мне. — Если у вас отрастёт годовалая грива, спасатель сразу поймёт, что вы долго были в переделке, и предпримет нужные шаги».

«Дженерал Транспортейшен» заплатила мне вполне приличную сумму, компенсировав тот факт, что их изделие не смогло справиться с рухом. (Слышал, они модернизируют модель следующего года). Кстати, такую же сумму я получу от них за эту статью. Дело в том, что появились странные и дискредитирующие меня слухи по поводу моего опоздания на реку Завитушка.

Итак, я не только пережил этот инцидент без вреда для себя, но и вынес из него существенную выгоду.

Читатель, не переживай, твоя машина совершенно безопасна, но лишь при условии, что она выпущена позже 3100 года.

Когда-то это был мёртвый человек.

Двести лет он пролежал в консерваторе, оболочка которого была заполнена жидким азотом. Его замороженное тело состояло сплошь из раковых клеток. Это был безнадёжный случай.

Он надеялся, что медицина будущего поможет ему.

Напрасно. Спустя двести лет медицина научилась бороться почти со всеми разновидностями рака, но против миллиардов клеток, разорванных кристаллами льда, она оказалась бессильна. Он отдавал себе отчёт в том, на что идёт, и тем не менее решил рискнуть. А почему бы и нет? Всё равно ему грозила скорая смерть.

В подземных бункерах хранились миллионы таких замороженных. У всех была одна судьба.

Столетием позже жил один преступник. Его имя давно забыто, а совершённое им окутано тайной, но это было что-то ужасное. Государство рассчиталось с ним, уничтожив его как личность, он был заморожен практически здоровым. Государство нуждалось в людях, у которых отсутствовала память.

Корбетт проснулся на жёстком столе, чувствуя, как ноет всё его тело, словно он долго спал на одном боку, и с отрешённым видом уставился в белый потолок. Мало-помалу ему припомнился цилиндр с двойными стенками… нестерпимая боль… он куда-то проваливается…

Боль?… Её больше нет!

Он резко сел и тут же судорожно замахал руками. Что такое?

Почему не слушаются руки? Почему его тело такое лёгкое?

Почему так странно болтается голова на тонкой шее? Он попытался ухватиться за стоявшего рядом молодого блондина в белом комбинезоне, не дотянулся и завалился на бок. Потом тряхнул головой и сел более осторожно.

Эти руки, жилистые, узловатые, были чужие.

Человек в комбинезоне произнёс:

— Всё в порядке?

— Да, — ответил Корбетт. В горле першило, но боль прошла.

Новое тело казалось неудобным, зато оно не имело раковых опухолей.

— Какое сегодня число? Долго это продолжалось?

«Быстрое восстановление», — с удовлетворением отметил про себя контролёр, а вслух сказал:

— Идёт 2190 год. Но пусть тебя это не волнует.

Ответ прозвучал угрожающе, поэтому Корбетт благоразумно не задал очевидный вопрос: «Что случилось со мной?», и только спросил:

— Почему?

— Наше общество для тебя закрыто.

— Закрыто? Что же мне делать?

— Тебе доступен ограниченный ряд профессий. Не подойдёшь, мы используем кого-нибудь ещё.

Корбетт свесил ноги с операционного стола и осмотрел своё новое тело. Оно оказалось моложе, сильнее и короче, но самое главное — как бы он ни поворачивался, все его движения не отзывались острой болью в животе.

— Так что будет со мной? — всё же спросил он.

— Что будет — не знаю. Это из области метафизики, — ответил контролёр. — Я расскажу, что произошло с тобой, а там решай сам, как быть.

Итак, существовал человек, совершенно здоровый, как и все живущие в 22-м веке, но лишённый интеллекта. Характеристики его биоэлектрической активности, нервные рефлексы, память, то есть его индивидуальность, были уничтожены.

В то же самое время глубоко под землёй, в низкотемпературном режиме, хранилось то, что некогда было человеком, биоэлектрическая активность которого записывалась соответствующей аппаратурой, но не это было главное. Сложность процесса заключалась в размораживании мозга и уничтожении ненужных параметров. Рибонуклеиновая кислота, несущая информацию памяти, концентрировалась в голове, но также присутствовала в нервных тканях и крови. В случае с Корбеттом требовалось удалить раковые опухоли и затем из того, что останется, извлечь РНК. После такой операции от человека почти ничего не остаётся.

— Тебе предоставлен шанс, — предупредил контролёр. — Второго такого не будет. Учти, в морозильниках полно рабочего материала.

— Вы хотите сказать, что сотрёте мою индивидуальность? — нерешительно спросил Корбетт. — Но я не совершил никакого преступления. Разве у меня нет никаких прав?

Контролёр с изумлением уставился на него, но потом рассмеялся.

— Тот, за кого ты себя принимаешь, мёртв. Завещание Корбетта давным давно было рассмотрено в суде. Его вдова…

— Чёрт возьми, я оставил все деньги себе! Где они?

— Неважно, — хотя человек, стоящий перед Корбеттом, продолжал улыбаться, лицо стало отрешённым, непроницаемым, холодным. — Мёртвые не могут наследовать имущество, такое решение было принято ещё двести лет назад. Это несправедливо по отношению к наследникам. Кроме того, из обращения изымались большие суммы денег.

Корбетт ткнул костлявым пальцем себя в грудь.

— Но теперь-то я жив.

— Юридически нет. Но ты можешь заработать право на новую жизнь. Государство выдаст тебе новое свидетельство о рождении и предоставит гражданство… если сочтёт нужным.

Корбетт с минуту переваривал сказанное. Затем решительно встал со стола. — Тогда начнём. Что вам надо знать?

— Имя и фамилия?

— Джером Корбетт.

— Зови меня Пирсом.

Контролёр не протянул руку, чтобы обменяться рукопожатием. Корбетт тоже решил не делать этого, подозревая, что тот не станет отвечать на его приветствие, а может, это объяснялось тем, что они оба давно не мылись.

— Я твой контролёр. Ты любишь людей? Сейчас мы просто беседуем, детальная проверка состоится потом.

— Я привык ладить с окружающими, хотя предпочитаю одиночество.

Контролёр нахмурился.

— Дело усложняется. Ты даже не представляешь, насколько оно усложняется. Этот изоляционизм, который ты называешь одиночество… э… есть не что иное, как мимолётная причуда. Для этого мы не располагаем ни возможностями, ни желанием. Мы не можем направить тебя осваивать другие миры…