Гарри Гаррисон - Плененная Вселенная [сборник]

— Зачем вы согласились подложить вторую бомбу?

— Я этого не делал. Это мог сделать лишь единственный человек — Байсет.

— Это та, которую я убила? — спросила капитан.

Джайлс кивнул.

— Байсет призналась в этом. Для осуществления второго плана она должна была подложить бомбу сама. Причем мощность ее должна была быть такова, что кроме ЕЕ рабочих, никто не уцелел. Я уверен, что проверь вы корабль, оказалось бы, что все шлюпки, кроме нашей, были испорчены.

Наступило молчание. Наконец, капитан произнесла:

— Откуда ей было знать, что я… Что вы способны довести судно до 20Б-40, а не до Бальбена?

— Она и не знала. Она и ее люди были столь невежественны в этом вопросе, сколько был и я. Ей не приходило в голову, что вы не поведете шлюпку к ближайшей планете. Когда же вы стали упорствовать, она применила свой последний козырь — единственную личность, которая годилась для черной работы. — Он кивнул на Эстевена. — Она сначала снабдила его наркотиком и бумагой, а потом сказала, что бумаги больше нет. Так ведь, — сказал он, обращаясь к Эстевену.

— И я ей поверил! — воскликнул Эстевен. — Я ПОВЕРИЛ ЕЙ! Вот почему я рвался к книге.

— Да. — Джайлс повернулся к капитану. — Теперь вам известно все, капитан.

— Да. Теперь я могу вернуть себе ребенка и жить. Я частично избавилась от позора, убив того, кто лишил меня корабля, и я заслужила почет тем, что поняла, что такое «дружба». Я объясню его всем своим сородичам.

— И когда вы сделаете это, потребуется объяснить им еще одно слово. Это «сотрудничество». Оно означает, что люди и альбенаретцы, как друзья, поведут корабль.

Глаза капитана вспыхнули.

— Вы многое сделали, Адельман. Но берегитесь, не заходите слишком далеко!

Джайлс медленно кивнул.

— Возможно, вы и правы. Будьте счастливы, Райцмунг!

— Святая раса не нуждается в счастье. Необходимо понимание Пути.

Она уже хотела выйти, но снова повернулась к Джайлсу.

— Это не рабы. Я изменила свое мнение о них. Они доказали, что достойны быть свободными людьми. Все, кроме той. И, прежде дружбы, между нами и вами должно быть уважение.

Она выпрямилась и вышла, идя как человек, знающий свой путь, ведущий его в Вечность.

Чимал бежал, объятый ужасом. Луна все еще оставалась скрытой утесами, что высились в восточной стороне долины, но свет ее уже посеребрил их края. А как только она поднимется над утесами, его можно будет разглядеть так же легко, как священную пирамиду среди маиса. Почему он не подумал об этом? Почему пошел на такой риск? Дыхание разрывало ему грудь. Задыхаясь, он продолжал бежать, и сердце его билось громко и гулко, как огромный барабан. Даже воспоминание о Квиах и ее руках, обвившихся вокруг его шеи, не могло прогнать дикого страха. Зачем он это сделал?

Если бы только он успел добраться до реки. Вот ведь она, совсем рядом. Его старые сандалии зашаркали по сухой земле. Он устремился к воде и безопасности.

Далекое свистящее шипение прорезало тишину ночи. Ноги Чимала подкосились от ужаса, и он оказался на земле. Коатлики, существо со змеиными головами! Он погиб! Погиб!

Он лежал, бессознательно цепляясь пальцами за стебли маиса, и пытался привести в порядок мысли и вспомнить слова предсмертной песни, ибо пришло время его смерти. Он нарушил закон и должен умереть: человек не может уйти от богов. Теперь шипение сделалось более громким, и звук его вонзался в голову подобно ножу. Он не мог заставить себя собраться с мыслями. Но он должен это сделать. Он вынудил себя пробормотать первые слова песни, и тут над гребнями утесов поднялась луна, наполняя долину сиянием и снимая с нее тень. Чимал обернулся и посмотрел назад, туда, откуда пришел — так и есть, его следы цепочкой вились среди маиса Квиах. Его найдут!

Он виновен, и выхода нет. Табу нарушено, и ужасная Коатлики приближается к нему. Вина лежит на нем одном; он силой заставил Квиах любить его, да, это так. Разве она не противилась? Можно просить богов о милосердии, так было записано, и если они не найдут никаких улик, то возьмут его в жертву, а Квиах может остаться жить. Ноги его были ватными от ужаса, но все же он заставил себя встать, повернуться и побежать назад, к деревне Квилап, которую недавно покинул, оставив за собой цепь следов.

Ужас гнал его вперед, хотя он знал, что попытка убежать бесполезна. Каждый раз, когда шипение прорезало воздух, оно было все более громким. И вот внезапно большая тень накрыла его собственную, бегущую перед ним, и он упал. Страх парализовал его, и ему пришлось бороться с собственными мускулами, прежде чем он смог повернуть голову и посмотреть на то, что его преследовало.

— Коатлики! — крикнул он, и это, одно единственное слово, унесло с собой весь запас воздуха из его легких.

Вот она. Вдвое выше любого мужчины. Обе ее змеиные головы наклонены к нему. Глаза пылают красным светом ада. Раздвоенный язык ходит туда-сюда. Она двинулась к нему, и лунный свет упал на ее ожерелье, сделанное из человеческих рук и сердец, на ее юбку из извивающихся змей. Когда двойной рот Коатлики испускал свист, ее живое одеяние начинало шевелиться и вторить ей. Чимал лежал неподвижно. Теперь он был уже неспособен испытывать страх. Он был готов к смерти, убежать от которой было невозможно, и лежал, распростершись, словно на алтаре.

Богиня наклонилась над ним, и он разглядел, что она точно такая, какой рисовали ее изображения на камне, вселяющая ужас и лишенная чего бы то ни было человеческого, с когтями вместо рук. То не были тоненькие крючки, как у скорпиона или рака, но длинные плоские когти, длиной с его предплечье, и они жадно раскрылись, приближаясь к нему. Они сомкнулись на его запястьях, вырвали правую руку, потом левую. Еще две руки для ожерелья.

— Я нарушил закон, оставил свою деревню, пересек реку. Я умираю, — его голос не громче шепота, но немного окреп, когда в тени застывшей и ожидающей богини он начал предсмертную песнь.