Фрэнк Херберт - Дюна. Первая трилогия [litres]

Он снова повернулся к бабке лицом:

– Прошу прощения. Я только теперь убедился, как слепо ты можешь реагировать, если…

– Слепо? Я? – Это замечание привело ее в большую ярость, чем то, что он осмелился усмирить ее Голосом.

– Ты, – ответил он. – Слепо. Если в тебе осталась хоть капля честности, то ты оценишь свою реакцию. Я называю твое имя и ты отвечаешь: «Да?» Я призываю все мифы твоего Бене Гессерит. Взгляни, как тебя учили. По крайней мере хоть это ты можешь для себя сделать…

– Как ты смеешь? Что ты знаешь… – Голос ее предательски сорвался. Конечно, он знает!

– Всмотрись в себя! – в его голосе прозвучал металл.

Голос снова изменил Джессике. Чувства ее застыли, дыхание участилось. Где-то вне сознания остались трепещущее сердце и боль в груди. Внезапно до Джессики дошло, что учащенное дыхание и сердцебиение не поддавались контролю по Бене Гессерит. Это осознание потрясло ее: плоть, ее собственная плоть подчинилась чужой воле. Она с трудом восстановила равновесие, но воспоминание о пережитом осталось. Это недитя играло на ней, как на послушном, хорошо настроенном инструменте.

– Теперь ты понимаешь, как глубоко ты обусловлена своими любимыми сестрами из Бене Гессерит, – сказал он.

Она смогла только кивнуть в ответ. Лето заставил ее взглянуть прямо в глаза ее физической сущности, и она была потрясена открывшимся ей осознанием. «Покажи мне его тело!». Он показал ей ее тело так, словно она была новорожденной. С времен своей учебы в Валашской школе, с того ужасного дня, когда прибыли покупатели герцога, не чувствовала Джессика такой ужасной неуверенности в следующем мгновении.

– Ты позволишь устранить себя, – сказал Лето.

– Но…

– Я не собираюсь обсуждать эту тему, – сказал он. – Ты позволишь. Считай это приказом своего Герцога. Ты увидишь цель, когда все будет сделано, при этом ты столкнешься с очень интересным студентом.

Лето встал и коротко поклонился.

– Некоторые действия имеют конец, но не имеют начала; некоторые начинаются, но не имеют конца. Все зависит от того, где находится наблюдатель.

Повернувшись, он вышел из покоев.

Выйдя в переднюю, он столкнулся с Ганимой, спешившей в их апартаменты. Увидев брата, она остановилась.

– Алия на Совете Веры, – сказала Ганима и вопросительно взглянула на проход, ведущий в покои Джессики.

– Подействовало, – ответил Лето на немой вопрос сестры.

Жестокость с легкостью распознается как таковая как жертвой, так и преступником, всеми, кто узнает о ней даже издалека. Жестокость нельзя простить; она не может иметь смягчающих обстоятельств. Жестокостью невозможно ни уравновесить, ни оправдать прошлое. Жестокость готовит будущее к еще большей жестокости. Она совершает преступление сама над собой – это варварская форма первобытного инцеста. Тот, кто совершает жестокость, воспитывает жестокость и в будущих поколениях.

Апокрифы Муад’Диба

Вскоре после полудня, когда большинство паломников направилось в поисках благодетельной тени и дешевой выпивки, Проповедник вступил на большую площадь у подножия Храма Алии. Сейчас он держался за руку своих искусственных глаз – юного Ассана Тарика. В кармане под полой развевающейся накидки лежала черная ячеистая маска, которую он надевал на Салусе Секундус. Было забавно думать, что и маска, и мальчик служили одной цели – притворству и обману. Пока ему были нужны глаза-суррогаты, продолжали существовать сомнения.

Пусть миф растет, но сомнения должны оставаться жить, – думал он.

Ни один человек не должен догадываться, что маска – это всего лишь кусок материи, а не иксианский шедевр; рука его не должна соскальзывать с костлявого плеча Ассана Тарика. Стоит только Проповеднику предстать перед людьми зрячим, несмотря на пустые глазницы, как отпадут все сомнения. Умрет даже та малая надежда, которую он пестовал. Каждый день он молился об изменениях, о каком-нибудь отличии, о которое можно было бы споткнуться, но даже на Салусе Секундус все было гладко, как на прибрежной гальке, все было заранее известно. Ничто не изменилось; ничто и не могло измениться… пока.

Многие видели, как он шел мимо лавок и аркад, замечая при этом, как он время от времени поворачивает голову из стороны в сторону, явно рассматривая витрину или человека. Движения его не были похожи на движения слепого, и это поддерживало и усиливало миф.

Алия следила за Проповедником сквозь прикрытую бойницу на стене храма. Женщина внимательно рассматривала покрытое шрамами лицо, ища в нем надежные признаки идентификации. Ей докладывали обо всех слухах. Каждый новый слух возбуждал страх.

Алия подумала о том, что ее приказ тайно захватить Проповедника тоже вернулся к ней в виде слуха. Даже ее гвардия не умела держать язык за зубами. Она надеялась все же, что гвардейцы выполнят ее новый приказ и схватят слепца тайно, не в людном месте, где момент ареста увидит слишком много народа.

На площади было жарко и пыльно. Юный поводырь прикрыл краем накидки нижнюю часть лица, оставив только глаза и узкую полоску лба. Эта завеса оттопыривалась влагоуловителем защитного костюма. Эта деталь сказала Алие, что путники пришли откуда-то из Пустыни. Интересно, где они там прячутся?

Проповедник не закрывал лица от иссушающего воздуха. Он даже сбросил трубку влагоуловителя. Лицо старика было открыто солнечному свету и колебалось в волнах марева, поднимавшегося от раскаленных плит площади.

На ступенях храма стояла группа из девяти паломников, которые обменивались на прощание вежливыми поклонами. В тени по краям площади находились еще человек пятьдесят, большей частью тоже паломники, которые предавались наказаниям, наложенным на них священниками. Среди зевак преобладали посыльные и купцы, которые не продали достаточно товара, чтобы закрыть лавки на эту самую жаркую часть дня.

Наблюдая всю эту сцену из открытой амбразуры, Алия чувствовала текучую жару и разрывалась между мыслями и безотчетными чувствами. Точно в таком же состоянии часто пребывал и ее брат. Искушение посоветоваться с кем-нибудь из внутренних образов было так сильно, что отдавалось в голове зловещим гулом. Барон был здесь – как всегда, готовый к услугам, но тоже, как всегда, играющий на ее страхе, когда рациональное суждение пасовало и в голове смешивались прошлое, настоящее и будущее.

«Что если это действительно Пол?» – спрашивала она себя.

«Глупости!» – ответил внутренний голос.

Однако в подлинности донесений о сути слов Проповедника сомневаться не приходилось. Ересь! Было страшно подумать, что Пол сам разрушает строение, зиждущееся на его имени.

А почему бы и нет?