Александр Зорич - Стальной лабиринт

Растову вдруг показалось, что Нина сейчас станет и впрямь реветь. Мало чего Растов боялся так же сильно, как вида рыдающей женщины.

Может быть, потому что видел собственную мать в слезах только дважды — на похоронах бабушки и когда в семье стало известно, что болезнь Киссона-Ялинцева, которой страдал Кеша, не излечивается даже самыми новейшими препаратами. А значит, Кеша никогда не будет таким же мальчиком, как все другие мальчики…

В общем, чтобы Нина не заплакала, Растов решил «принять меры».

— Но ведь наверняка было и хорошее в твоем Иване Сергеевиче! — голосом заядлого добряка сказал капитан. — Он ведь, хоть и был не ангел, наверняка дарил тебе цветы, подарки… Сосредоточься лучше на них! Я же знаю людей этого типа… Они на красивых женщин обычно денег не жалеют, даже когда не любят совсем, просто такое в тех кругах комильфо.

— Подарки? Цветы?! — нервически взвилась Нина, шморгнув покрасневшим носом. — Ни одного цветка от него не видела! Ни одного разика! Даже вялой эквадорской розы, выкрашенной чернилами! Даже сломанной подмосковной ромашки с обочины проселочной дороги! Ни букетика завалящих подснежников, ни ландышей! Ни на один день рожденья за те два года, что мы встречались, он не прислал даже открытки! Он вообще не знал, какие у меня любимые цветы!

— Кстати, какие?

— Кстати, гвоздики.

— Ну ладно, цветы — нет, но подарки ведь дарил…

— Один. Подарок. За два. Года. Серьезных. Отношений, — старательно отвешивая одно слово от другого черными лентами обиды, произнесла Нина.

— Не верю.

— Напрасно. Сейчас я тебе назову три его подарка. А ты поймешь, почему это на самом деле один подарок.

— Ну давай, — Растов уже пожалел, что завел этот разговор. Глаза Нины стали сухими, воспаленными и покраснели.

— Первый и единственный подарок — кольцо с восемью сапфирами. Я даже взяла его с собой сюда, оно лежит в сейфе моей комнаты… Кольцо это не для обычной жизни, оно — для балов с вальсами, которые тут, в Новогеоргиевске, дают редко. Иногда я достаю его, надеваю на палец и сижу вот так, всматриваюсь в колдовскую синь этих загадочных камней… И думаю о том, что жалость к себе — это не выход. И что надо как-то… В себя приходить, что ли.

— А два других подарка? — Константину вдруг стало не для виду важно знать ответ.

— Часы.

— Напольные? — попытался пошутить Растов.

— Наручные, Костя. Иван Сергеевич был на часах помешан. Ценил эту их сложную механику, всякие детальки… На людях он обожал на ухо объяснять мне, какая модель на ком надета и в какую цену. Эти часы, мол, с тройным сапфировым стеклом, а эти умеют проигрывать разные мелодии на каждый час… Страшно забавляли его всякие полудетские парадоксы — ну, мужик богат, как Крез, у него летающая дача, конюшня, собственный дельфинарий на Палау, недвижимость и движимость по всей Галактике, акции-фигакции, а часы на нем — из сети магазинов «Демократ»… Или, например, он умел всерьез по двадцать минут гадать: это на очередном дрыще из визора все же реплика знаменитого «Брегета», сделанного для какого-то принца в тысяча восемьсот мохнатом году, или оригинальное изделие…

— А ты?

— Ну а я мычала в том ключе, что «да-да-да» и «ты такой проницательный, единственный мой!». У меня столько проблем тогда в жизни было, что не до часов…

— Ну и подарил он тебе в итоге часы? Так?

— Не совсем «подарил», — Нина нахмурилась, было видно, что ею овладели совсем уж мрачные воспоминания. — Однажды днем он позвонил и говорит: «Помоги мне, у меня неприятности». Выяснилось, что да, неприятности. В ожидании рейса на Луну Иван Сергеевич наглотался каких-то веселящих таблеток, водился за ним такой грешок, который я бы не назвала мелким… И во время обеда в ресторане космодрома «Апрелевка» таблетки запил хреновухой… Его, конечно, развезло. Он расстегнул ворот рубашки, лег на кожаный диванчик в углу, хотел полежать. Но мимо шел журналист из оппозиционной газеты, которого он однажды публично обозвал «козлотуром пера» и «мошенником слова»… Козлотур не забыл и быстро кликнул коллег. Журналисты сделали репортаж для проблемной передачи «Чиновники, которых мы выбираем». С красной рожей Ивана Сергеевича и с ниточкой слюны, свисающей из уголка его большого рта с двумя обезьяньими складками под маленьким носом… В общем, самое умное, что смог изобрести Иван Сергеевич — это позвонить мне… И сказать этак проникновенно, по-актерски, как умел только он: «Любимая, спасай…» Это его «любимая» действовало на меня, как на кошку валерьянка… Я таяла, начинала галлюцинировать счастливым браком с детьми и тереться о ковры в ожидании телесного контакта… Как видно, недополучила чего-то важного в детстве.

«Конечно, недополучила… С такими-то родителями», — промолчал Растов.

— И ты? Спасла его тогда?

— У меня в тот день было важное собеседование на работе. Я пыталась устроиться в один из филиалов Колониального Суда. Назначено было на те самые минуты, когда Козлотур с его медийной армией угрожали Ивану Сергеевичу потерей должности и репутации… Ну, ради любимого я и коня на скаку, и в горячую избу! С собеседования уйти было нельзя под страхом лишения лицензии, поэтому я симулировала обморок и меня увезла «Скорая». Из больницы я сбежала через выход для медперсонала, стибрив форму лаборантки, и сразу поехала на космодром… Надела на любимого мешок для мусора, вывезла его на улицу в тележке для багажа. Усадила в такси, заплатив шоферу все свои деньги, сказала, чтобы вез его на дачу, в Тверь, у него там, как в реанимации, стояла детоксикационная установка — «искусственная печень», «искусственная почка», плазмаферез… Представляешь, все деньги отдала! У меня не оставалось даже на обратную дорогу, ведь все мое — и карточки, и кошелек — было заперто в камере хранения больницы… И я шла от космодрома до метро пешком, а в метро наврала, что я врач «Скорой помощи», отстала от своих… Чтоб пустили бесплатно. До сих пор стыдно вспомнить…

— Пешком? До метро? Так это же часа два, не меньше? — ужаснулся Растов.

— Три с половиной. Наступил вечер, начало накрапывать, а я шла вдоль трассы и голосовала, никто не останавливался, да я их понимаю, что это еще за «женщина в белом», заляпанная грязью. Но мое сердце было исполнено радости! Главное — репутация Ивана Сергеевича спасена, думала я… Мне льстило, что он позвонил мне — не заместителям, не телохранителям, не домработнице, не одной из десятка бывших жен — их всех он называл по телефону одинаково, «ангел мой», чтоб в именах не путаться, — а мне. Мне! Своей Нинусичке! Своей кисене-полосене! Я думала: вот, он проверяет меня. Проверяет, насколько я преданная и отчаянная. Проверяет, потому что любит и хочет доверять мне как себе… Мне было приятно, что я прошла проверку на отлично… И плевать, что холодно, страшно, что промокла и ногу натерла.