Сергей Снегов - Люди как боги (сборник)

– Вы же люди, Эли! – В его голосе громыхали металлические раскаты. – Покориться без сопротивления!.. Эли, ангелы в плен не сдаются, нет, Эли!

– Все, что я мог сказать, я уже сказал через МУМ, – ответил я. – Рассматривайте себя не как пленников, а как передовой отряд внутри вражеского лагеря.

– Мы-то можем себя так рассматривать, но согласятся ли наши враги видеть в нас не жертв их произвола, а действующий вражеский отряд? – возразил Лусин, и я поразился, до чего же ясно он может говорить через дешифратор.

Со временем я привык, что косноязычный Лусин становится красноречивым, если ограничивается мыслями. Сейчас, когда мы встречаемся с ним на Земле, мы надеваем дешифраторы, словно по-прежнему в дальних странствиях: одними мыслями нам объясняться легче.

– Поживем – увидим, – сказал Ромеро.

Мери молча прижималась ко мне плечом. Лусин, печальный, тихо разговаривал с Павлом, Астр и Труб присоединились к кучке, обступившей Камагина.

Листья падали все гуще, и я вспомнил тот осенний день на недостижимо далекой Земле, когда на аллее Зеленого проспекта повстречал Мери. Сейчас она была рядом, измученная, терпеливая, бесконечно близкая, тесно прижавшаяся ко мне, а я с нежностью думал о той, холодной, отстраненной, презрительно отвечавшей на мои вопросы…

– Не надо! – умоляюще прошептала Мери: дешифратор передал ей мои мысли.

– Не надо, конечно! – повторил я со вздохом и увидел Орлана, его сопровождали все те же два призрачных разрушителя.

Впоследствии мы разглядели, что они не призрачны, а только очень уж нечеловечны.

Непохожесть на людей становилась заметней, когда разрушители двигались – неподвижных, особенно издали, легко было спутать с человеком. Но движение выдавало их: они не шагали, а скорее, порхали, не сгибали колени при ходьбе, а выбрасывали вперед, как костыли, то одну, то другую прямую ногу. И при этом у них изгибалось все тело – как у древних спортсменов, которые занимались спортивной ходьбой. Зато и передвигались они много быстрее нас.

Еще меньше человеческого было в их лицах. Нет, у них были и глаза – тоже два, – и рот, и подбородок, но вместо носа зияло круглое отверстие, прикрытое клапаном, похожим на хобот, – при дыхании клапан то вздымался, то опадал. «Шевелят носами», – сказал Ромеро.

Лица их светились в зависимости от настроения, то разгорались, то гасли, были то белыми, то желтыми, то синими. Изменение цвета не было похоже на удивительный язык вегажителей, скорее – они просто краснели и бледнели, как люди, только это было усилено до зловещести.

Орлан поднял голову – именно поднял: шея вдруг вытянулась, и голова пошла вверх – сантиметров на тридцать. Потом мы узнали, что разрушители так здороваются: они учтиво вздымают головы, как наши предки поднимали шляпы.

– Ни один из ходовых механизмов корабля не действует. Что вы сделали с ними? – спросил Орлан.

– Виноваты в этом вы, ведь вы их заблокировали, – сказал я.

– Мы разблокировали их, но не знаем схем ваших механизмов. Объясни, как обращаться с ними.

– Этого не будет, – объявил я. – Командующий ими корабельный мозг поврежден. Но если бы мы и знали, как обращаться с аннигиляторами, мы все равно не раскрыли бы наших секретов.

Голова Орлана упала. Это было так неожиданно, что я вздрогнул, а Мери вскрикнула. Шея разрушителя исчезла, а голова наполовину провалилась в грудную клетку – при этом раздался звук как при ударе хлопушкой. Над плечами Орлана теперь торчали лишь лоб и два глаза, и эти неисчезнувшие остатки лица синевато пылали. Так мы впервые увидели, как разрушители выражают свое неодобрение и негодование.

– Я сообщу об этом Великому разрушителю, – донесся из недр Орлана, словно из ящика, измененный голос.

– Пожалуйста. Могу ли я задать несколько вопросов?

– Задавай. – Голова его возвратилась на место.

– Что вы собираетесь с нами делать? Кто такой Великий разрушитель? Откуда вы знаете, как меня зовут и кто я? Как выучили наш язык? Каким образом проникли в наш звездолет?

– Ни на один из этих вопросов ответа пока не будет. А ответят ли тебе потом, решит Великий.

– Тогда хоть скажите, что мы можем делать и чего – не можем.

– Можете делать все, что делали прежде, за одним исключением: доступ к механизмам корабля запрещен.

– Раскройте экраны в обсервационном зале. Надеюсь, вам не повредит, если мы полюбуемся вашими красочными светилами?

– Светилами любоваться можно, – бросил он, упархивая.

В отчете Ромеро описаны те первые дни плена, когда мы еще находились в звездолете, – и наши тревоги и недоумения, и овладевшее многими отчаяние, и бешенство, клокотавшее в других, и знакомство с суровыми стражами, и столкновения, возникавшие между ими и нами. А я из тех дней всего яснее запомнил, что меня непрерывно грызли жестокие вопросы, я непрестанно искал на них ответы и ответов не находил, а на некоторые и сегодня, по прошествии многих лет, ответить не могу. И самым мучительным было то, что я пытался определить степень моей вины в том, что случилось, – и ни на кого не мог переложить ответственности. Везде было одно: моя вина. Временами от этих мыслей сохла голова!

Я рассказывал об этом только двум людям – Мери и Ромеро, и оба спорили со мной. Мери считала, что это лишь катастрофическое сочетание несчастных обстоятельств, Ромеро твердил, что психологию нужно оставить историкам, а мое дело – анализировать положение.

– Я понимаю, как странно, что именно я обращаюсь с призывом забыть о психологии. Друг мой, копается много в прошлом тот, кто пасует перед будущим, а ваша область – будущее, уж таков вы. Давайте лучше распутывать загадки, поставленные появлением разрушителей.

Маленький космонавт с Астром лучше, чем Мери с Ромеро, разобрались в моем состоянии. Камагин остановил меня возле обсервационного зала.

– Адмирал, – сказал он, волнуясь, – у вас есть все основания быть недовольным мною…

– У вас еще больше оснований быть недовольным мною, Эдуард.

– Нет! Тысячу раз – нет! – воскликнул он. – Даже МУМ не предвидела того, что свершилось, а человек, вы или я, всегда не больше, чем человек. Я давно собирался извиниться, Эли…

Астр в тот же день сказал мне:

– Мне очень жалко тебя, отец!

Он сидел в моей комнате и смотрел стереопейзажи незнакомой ему Земли – Гималаи, Сахару, стоэтажные здания Столицы.

– Почему? – спросил я рассеянно.

Мне показалось, что он говорит о том, что видит.

– Я подумал, что не ты, а я адмирал и что я сжег два своих корабля, а третий сдал в плен… И мне не захотелось жить, а ведь тебе хуже, ты не играешь в адмирала…

– Играй, пожалуйста, в игры не выше солдата, – посоветовал я и вышел из комнаты. Я страшно разнервничался.