Аластер Рейнольдс - Дом Солнц

В извечном противостоянии органики и механики моя семья занимала диаметрально противоположную позицию. Как я уже говорила, несмотря на внушительные размеры жилища, роботов мы держали мало, в основном строителей — для постоянной реконструкции и расширения дома. Остальную работу выполняли слуги-люди и клон-няни.

— Я узнала, почему нашу империю называют Золотым Часом, — сказала я мальчишке, когда мы шли в игровую, где ждал чудесный Палатиал.

— Это все знают.

— А ты вот не знаешь, спорим? — Мальчишка промолчал, и я поняла, что можно продолжать. — Из-за света. Быстрее света не движется ничто, даже наши сообщения. Пока ты на планете или на спутнике — никаких проблем. Но чем больше люди осваивали космос, тем дальше друг от друга оказывались. Стало невозможно нормально разговаривать — слишком долго ждать ответ. Вот и мы с тобой можем болтать, только если сидим в одном доме. Ты теперь живешь с другой стороны солнца, и если я крикну тебе: «Привет!» — ответный сигнал услышу лишь через несколько часов. Со временем такая отдаленность перестала нравиться людям. Космос — это свобода и независимость, поэтому осваивать его они хотели, но тратить часы на простой разговор… Так появился Золотой Час, где почти все мы живем. Энциклокуб говорит, по форме наша империя — тор, кольцо вокруг Солнца. Если мерить скоростью света, диаметр кольца один час. В этом кольце и планеты, и спутники, и миллионы микропланет вроде нашей. Внутри Золотого Часа любой ответ приходит за два часа, а обычно куда быстрее. Еще энциклокуб говорит, что к такой конфигурации человеческая цивилизация шла почти десять столетий. — Я обожала длинные рифмующиеся слова, особенно те, которыми меня пичкал энциклокуб. — Зато теперь мы сможем ею пользоваться тысячи лет, а то и десятки тысячелетий. Разве не здорово? Мы будем дружить вечно.

— Это вряд ли, — надменно выдавил мальчик. — Папа говорит, долго он не протянет.

— Кто не протянет?

— Золотой Час, конечно. Папа говорит, что он лишь временный выход. Мол, потом нам станет скучно, мы развяжем новую войну или придумаем, как общаться быстрее скорости света. В общем, люди забудут про Золотой Час.

Я решила, что мой гость знает гораздо меньше моего.

— Никуда мы отсюда не денемся. Энциклокуб говорит, что в этом нет смысла. Что находится за пределами Солнечной системы, нам давно известно, зачем же туда лететь? Здесь есть и планеты, и спутники, и микропланеты — места всем хватает. — Я старалась говорить убедительно. — Межзвездные перелеты бессмысленны и, самое главное, невозможны.

— Уже возможны, — возразил мальчишка. — Люди уже летали на Эпсилон Индейца и вернулись обратно.

— Ну, это лишь трюк, сомнительный фортель. Вернувшись домой, те смельчаки повредились умом — за время их полета жизнь изменилась, а они к ней так и не приспособились.

— Они просто летели медленно, а мы сможем быстро. Рано или поздно мы полетим быстрее, чем свет. Папа говорит, что вопрос лишь во времени, — столько исследований сейчас ведется!

— Ну, не знаю…

— В энциклокубе об этом не написано, верно, Абигейл?

— Быстрее света не полетишь, это просто невозможно.

— Потому что ты так говоришь?

— Так говорит энциклокуб, а он всегда прав.

— И про черную дыру у тебя под домом он правду говорит? Ты ведь читала про дыру?

— Ее можно не бояться.

— Ага, конечно!

Я твердо знала, что права, а доказать не могла. В энциклокубе я читала, что скорость света — абсолютный предел, что за тысячу лет экспериментов и пустых надежд обойти ее не удалось. От такого руки опускались — ограничение скорости, будто подрезанные крылья. Будто мне позволили ходить только шагом — спина прямая, руки заложены за спину, а бегать и прыгать по дому через скакалку запретили. Почему ограничили скорость? Почему нельзя бегать и прыгать? Увы, суть ограничения я могла объяснить не больше, чем таблицу умножения. Дважды два четыре — и точка. В отдельные комнаты дома нельзя заходить — и точка. Быстрее света не полетишь — и точка.

Только чувствовалось, что такие аргументы не для мальчишки.

— Я объясню тебе, почему быстрее света не полетишь. — Он явно упивался тем, что знает больше, чем я. — Причина в каузальности.

Этого слова я не знала, но запомнила, чтобы разобраться потом.

— И ты в это веришь, — проговорила я в надежде, что мальчишка не будет на меня давить.

— Мой отец не верит. Он считает, что каузальность — временная преграда. Мол, из-за нее летать быстрее света трудно, но возможно. Однажды мы эту преграду обойдем и заткнем остальных за пояс. Хотят жить на Золотом Часе — пусть живут, а нам его мало.

Мальчишка и вредничал, и дразнил меня, но только его я считала настоящим другом и только с ним любила играть. Дети-клоны, которых мне периодически присылали, в подметки ему не годились — чересчур безвольные и уступчивые. Я обыгрывала их и знала: поддаются, а мальчишку с другого конца Золотого Часа могла обыграть, лишь постаравшись, то есть по-честному.

Чем ближе мы подходили к игровой, тем покладистее становился мальчишка — так его манил Палатиал. Без моего разрешения войти туда он не мог, вот и говорил, что я хорошенькая, что он обожает черные ленты у меня в волосах.

Палатиал стоял в игровой, но в отдельной комнатке. Привезли и установили его техники в зеленой форме. Время от времени один из них появлялся с коробкой, полной блестящих панелей-лабиринтов, которые вставлялись в пазы на корпусе Палатиала, и осматривал мой чудо-город. К тому времени я поняла, что моя игрушка не единственная, что тестовый период Палатиалов идет не совсем гладко, поэтому их массовый выпуск до сих пор не разрешен, хотя я свой экземпляр получила уже год назад.

Зеленый куб Палатиала был чуть меньше мини-комнаты, где его установили. Снаружи куб украшала лепнина — замки и дворцы, принцессы и рыцари, драконы, пони и водяные змеи. С одной стороны в толстой стене зиял проем, сквозь который просматривалась комната. Впервые пробравшись сквозь проем, я почувствовала головокружение, и мои мысли бешено закружились в эпициклах дежавю. Секундой позже галлюцинации прошли, второй раз прошел легче, третий — совершенно безболезненно. Впоследствии я выяснила, что стены напичканы сканерами мозга, которые прочесывают его невидимыми пальцами. У мальчишки тоже был «первый раз», за которым я наблюдала с садистским удовольствием, но и он с каждым разом чувствовал недомогание меньше и меньше. Просто Палатиал хранил карты наших разумов и после первого раза лишь корректировал их.

Палатиал набили не устройствами, не мебелью, а диковинами и чудесами. Посреди зеленоватой пустоты на вершине крутой горы стоял дворец, плод наших галлюцинаций. Узенькая тропка вилась на вершину, пересекала мосты, петляла по туннелям, выводила на жуткие уступы и, наконец, по сияющему разводному мосту попадала внутрь. Копия моего дома, только вытянутый не в ширину, а в высоту, он буквально подпирал облака, розовые и голубые, как глазурь на праздничном торте. Едва увидев дворец, я возжелала узнать, что внутри.