Юрий Иванович - Жестокая Фортуна

– Моя жизнь принадлежала только тебе! Но ты отвергаешь мои ласки и мою привязанность, значит, я никому в этом мире больше не нужна. Прощай! – И бросилась выпрямившимся телом на пол, стараясь пронзить своё сердце торчащим оружием.

Когда она только начала говорить, Виктора с ног до головы пронзила волна ужаса. Он понял, что произойдёт, и верил каждому звучащему слову. Зная эту гордую дикарку, никто бы и не подумал сомневаться в её намерениях. Но хуже всего, что сильный и ловкий мужчина никак не успевал перехватить падающее тело в полёте. Или хотя бы оттолкнуть его в прыжке в сторону! Слишком далеко! Слишком неожиданно!

Так что рука, бросившая метательный нож, действовала чуть ли не помимо воли своего хозяина. Просто некая подспудная мысль из подсознания нашла единственно верный выход и дала резкую команду мышцам к должному движению. Летящий словно молния нож промелькнул под падающим тело, и в первый момент показалось, что не успел ударить по стоящему перпендикулярно кинжалу. Тело глухо шмякнулось о камни и, пока Виктор оказался рядом, стало сворачиваться от боли. А когда он приподнял самоубийцу за плечи, послышался судорожный стон.

Крови не было. Оба лезвия поблескивали чуть в стороне. Но Эратика жутко ударилась, сбив себе дыхание, оцарапав несчастное личико и слишком сильно приложившись по камням своей великолепной грудью. Скорее всего, могла сломать грудину или несколько рёбер. Но первые две минуты она судорожно пыталась восстановить дыхание и, наверное, всё-таки решила, что умерла. Потому что первые слова она прошептала такие:

– Прости, что не смогла тебя ублажить… Не сердись на меня, забудь обо мне…

А Менгарец себя ругал последними словами, коря во всех грехах и обвиняя в полном бездушии: «Докатился! Чуть бедная девочка жизни не лишилась из-за моей тупости и чёрствости! Да пусть бы себе со мной спала! От меня бы не убыло! Ей же и в самом деле некуда возвращаться. Она одна на белом свете! А я как последняя скотина себя с ней повёл! Уф! Кажется, выжила. И рёбра вроде не сломаны…»

Он подхватил на руки постанывающую девушку, бережно уложил на кровать и стал успокаивать. При этом городил такую чушь, что сам себе поражался:

– Ну что же ты, глупая, творишь?! Неужели не соображаешь, что в жизни каждого человека могут быть особенные дни, когда по каким-либо обязательствам или данным обетам он не имеет права совершать те или иные поступки! Вот и у меня сегодня такой день… Вернее ночь! По нашим семейным традициям именно в эту ночь мужчина не имеет права касаться женского тела, чтобы отдать дань уважения всем своим предкам, закалить в себе волю, научиться бороться со своими желаниями… ну и так далее…

Отдышавшаяся красавица была в шоке:

– Так ты из-за меня совершил страшное преступление?! – Он её не только касался, а чуть ли не всем телом прижимался. – Прости! Я не знала! Я такая глупая! Какой ужас! И что теперь будет с тобой?

– Ну, не знаю даже. Когда возвращусь домой, придётся наведаться в фамильную усыпальницу и попросить прощения у основателей нашего рода.

– И они тебя простят? Хочешь, я буду просить прощения вместе с тобой?

– Нет, нет, что ты! Тем более что у меня там жена, – решил он сразу признаться. – А она такая ревнивая…

– Ну и что тут такого? Скажешь, что я твоя рабыня. Разве она станет ко мне ревновать?

– Увы! Держать иного человека в рабстве категорически нельзя.

– Тогда скажешь, что я твоя добровольная наложница, – не сдавалась Эратика. – И я буду выполнять любую прихоть твоей жены! Она мною тоже останется очень довольна. Ты ведь мною доволен?

– Да как бы тебе сказать… – замялся он, подбирая нужные слова, но чувствуя, что разум уступает позиции инстинктам: тело уже желало интимной близости.

– Если недоволен, то я всё равно умру…

– Ну что ты, что ты! Я очень тобой доволен, и ты мне очень нравишься!..

– Тогда докажи. Приласкай меня…

Пришлось подчиняться подобному шантажу и ласкать постанывающее теперь уже от удовольствия тело часа два. А когда измученные, окончательно стали засыпать, Палцени делал это с философскими, мысленными причитаниями:

«Что же мне делать? Вроде как оправдания есть – человеческую жизнь спасаю, но подобная демагогия с Розой не пройдёт. Или вообще о данной связи при ней даже не заикаться? Как я решил не заикаться о ночных посетительницах во время моего нахождения в тюрьме Ворот? Но тогда получится, что я любимую во всех смыслах обману? И как жить потом с такой тяжестью на сердце? Дилемма… Хотя тут есть одно действенное оправдание, вернее, этакая отговорка… Я ведь не собираюсь рассказывать принцессе в подробностях обо всех тяжестях моих мытарств? Нет! Зачем ей знать о крови, грязи и прочих непритязательных событиях? Правильно, незачем! Значит, и эти мои вынужденные, навязанные мне обстоятельствами фривольные события я могу опустить из повествований. Могу? Несомненно! Надо будет только самому для себя провести надлежащий инструктаж на тему: что можно, а что нельзя рассказывать… Ну и про то, что нельзя, самому забыть как можно скорей».

Вот такая демагогия.

Совесть пыталась протестовать, но тело к тому времени устало настолько, что отключилось, посылая сознание в пропасть сна. А утро опять получилось прекрасным и чувственным, потому что Эратика вновь разбудила мужчину и усыпила его совесть своими особенными ласками. И опять инопланетянин уходит «на работу» со странной смесью сожаления, философского смирения, досады и восторга в душе.

Утреннее общение с Аши показало, что гарви и в самом деле хорошо запомнил человека, относится к нему с достаточным доверием и пониманием. Под присмотром орлов и под диктат их постоянных команд стали понятны основные постулаты дрессуры, главные способы разъяснения своего желания. Человек и сам попробовал минут десять-пятнадцать, и почти на все его команды прирученное создание реагировало совершенно верно.

Во время этих учений стало понятно, каким способом гарви информируют своего хозяина о выполненном задании. Или, например, если им следовало позвать орла срочно к себе и на что-то указать конкретное, самому гарви непонятное. Делали они это специфическим стуком зубов. Причём челюсти сжимались так быстро и резко, что получалась звонкая дробь, лишь чуточку по частоте не дотягивающая до стука дятла. Стук укладывался чуть ли не в слова и предложения, создавая изумительный и быстро понимаемый язык для общения.

В итоге Менгарец отправился на дальнейшие поиски со своим новым помощником. И только до обеда они осмотрели довольно тщательно вдвое больше пространств, чем сделал человек вчера за такое же время. На перерыв выбрались довольно далеко от дома, да там, на месте, и пообедали. Потому как орлы их заметили и доставили корзину с пищей. Другие два гарви пока ничего не отыскали, но поиски велись весьма и весьма интенсивно.