Алексей Калугин - Время – назад! (сборник)

В Иерусалим я вошел уже в сумерках. К тому времени мой хитон весь пропитался дорожной пылью, а местами на нем виднелись темно-коричневые пятна гнилой слизи, проступившей даже сквозь бинты. Должно быть, и смрад от меня исходил омерзительнейший. А довершала картину торчащая в сторону сломанная в колене нога, на которую я опирался, словно на деревяшку, что привязывает к культе одноногий.

Понимая, что в таком виде меня не пустят ни в одно мало-мальски приличное заведение, я направился к северной части города, где среди остовов домов, сгоревших во время пожара, случившегося с полгода назад, на ночь находили себе пристанище бездомные, нищие и прокаженные, днем промышляющие попрошайничеством на улицах Иерусалима.

Но даже прокаженные, рядом с которыми я попытался пристроиться, потому что не боялся заразиться их страшной болезнью, погнали меня прочь, настолько страшное зловоние источало мое полуразложившееся тело. А может быть, они сразу почувствовали во мне чужака – человека не от мира сего. Как бы там ни было, но стоило мне только пристроиться у полуобвалившейся стены, как в меня тотчас же полетели камни и нечистоты, сопровождаемые угрозами разобраться со мной по-серьезному, если я тотчас же не уберусь отсюда.

Спорить было бессмысленно – для меня уже не осталось места среди живых.

Чтобы подняться на ноги, я оперся рукой о стену и потерял при этом два пальца – большой и указательный. Выбравшись из развалин, я забрался на кучу мусора – единственное место, откуда меня никто не гнал. Мне не требовались ни сон, ни отдых, но, выйдя на улицы Иерусалима до восхода солнца, я рисковал попасть в руки римских солдат, в ночное время следящих за порядком в городе. Евреям не запрещалось выходить ночью на улицы, но мой вид был настолько ужасен и дик, что непременно привлек бы к себе внимание стражи, за чем последовало бы дознание с целю выяснить, кто я такой и что делаю в Иерусалиме.

Я лежал на куче гниющего мусора, сам похожий на сверток с разлагающимися останками человеческого тела, и смотрел в ночное небо, усыпанное мириадами звезд, каждая из которых являлась солнцем чужого мира, о которых людям на Земле пока еще ничего не было известно.

Я знал обо всем, что происходило сейчас с Назаретянином, как будто, незримый, находился рядом с ним. Он уже твердо решил, что должен испытать себя смертью, и более не собирался это откладывать. И все же ему было мучительно страшно. Должно быть, именно поэтому на вечере, которую устроили его ученики на берегу Кедрона, Назаретянин вытворял Бог знает что. Все началось с того, что он принялся мыть ноги своим ученикам, а затем стал уговаривать их, чтобы они еще раз помыли ноги друг другу. Потом он начал сыпать предсказаниями о своей близкой смерти и грядущем воскрешении. Ученики смотрели на него широко открытыми от удивления глазами. Даже они, знавшие Назаретянина лучше других и повидавшие его в различных ситуациях, никогда прежде не видели его столь взвинченным и нервным.

Наконец, не выдержав мучительного ожидания, Назаретянин подозвал к себе Иуду Искариота, якобы для того, чтобы угостить каким-то необычным соусом, и тихо, чтобы другие не слышали, велел ему отправляться к первосвященнику Каиафе и привести отряд воинов в Гефсиманский сад, расположенный на другом берегу Кедрона. На удивленный вопрос Иуды о том, для чего это нужно, он ответил, нервно дернув подбородком:

– Делай, что тебе сказано, да поскорее!

Бедный Иуда, не зная о том, что за судьба уготована ему самому, отправился выполнять приказание.

А Назаретянин, совершенно потеряв от страха голову, стал нести полнейшую околесицу, то обвиняя своих учеников в предательстве, то обещая им вечную жизнь. При этом он много пил, что, в общем-то, было для него нехарактерно. После очередной кружки красного виноградного вина он вдруг заявил ученикам, что они пьют вовсе не вино, а кровь его. А затем, заставив учеников сжевать по куску хлеба, Назаретянин сообщил им, что только что они съели его плоть.

Ученики уже и не знали, что думать. Молча переглядываясь между собой, они не решались перечить Учителю, но при этом явно начинали подозревать, что с ним не все в порядке.

Должно быть, в конце концов Назаретянин и сам почувствовал, что на этот раз перегнул палку. Залпом допив последнюю кружку вина, он решительно поднялся на ноги и, ничего не сказав сотрапезникам, направился в сторону Гефсиманского сада. Ученики, все как один, кинулись за ним следом, не подозревая, что за сюрприз их ожидает.

Иуда уже привел в назначенное место отряд воинов, которых сопровождали слуги первосвященников, освещавшие дорогу фонарями. Выйдя навстречу им, Назаретянин осведомился:

– Кого ищете?

– Иисуса из Назарета, – ответил ему один из воинов.

Назаретянин с трудом сложил дрожащие губы в подобие ухмылки.

– Ну, так это я и есть.

Воины удивленно переглянулись.

– Это он? – спросил один из воинов у Иуды.

Иуда молча кивнул.

Что любопытно, только один из учеников Назаретянина кинулся ему на помощь, когда воины начали вязать ему руки. Да и то напал он не на вооруженных солдат, а на слугу, у которого в руках был только фонарь. Итогом этого короткого вооруженного конфликта стало то, что слуга лишился правого уха, а Петр, увидев направленные на него копья, бросил меч на землю и поднял руки.

Назаретянина сначала зачем-то отвели в дом к Анне, который приходился тестем первосвященнику Каиафе. Анна же велел доставить его в дом Каиафы, что и было незамедлительно исполнено. А уже от Каиафы Назаретянина повели в дом римского прокуратора Понтия Пилата.

Пока происходили все эти совершенно бессмысленные перемещения арестованного из одного дома в другой, наступило утро. Мои соседи, прокаженные и профессиональные нищие, собрав свои скудные пожитки, отправились в город, чтобы зарабатывать себе на хлеб насущный. Я же направился к дому прокуратора, поскольку именно там должны были произойти дальнейшие события.

Боясь повредить вторую ногу, двигался я очень осторожно, а потому добрался до места как раз к тому моменту, когда прокуратор Понтий Пилат вышел на балкон, чтобы объявить собравшимся на площади иудеям, кто из осужденных на смерть будет отпущен на свободу в честь праздника Пасхи. Следом за ним двое центурионов вывели на балкон Назаретянина со связанными за спиной руками.

Я наблюдал за происходящим, притаившись за невысокой изгородью на краю площади. Ближайшие ко мне люди находились на расстоянии около десяти шагов от моего убежища, и все равно, когда ветер дул в их сторону, они с отвращением морщили носы и недоумевающе поглядывали по сторонам, пытаясь понять, откуда доносится такая мерзкая вонь.