Юрий Иванович - Неуемный консорт

Наш спор оборвался прилетом к больнице. Вернее, посадку мы совершили раньше и последние две улицы проехали на колесах. Не хотелось привлекать внимания к прибытию Сары. Секретаршу мы еще в пути снабдили низкочастотным передатчиком, каким и сами пользовались, и в режиме постоянной работы теперь слышали каждое ее слово, попутно имея возможность дать подсказку или одобрить те или иные действия. Вдобавок снабдили ее и денежными средствами: несколько сотен галактов в купюрах разного достоинства. По утверждениям нашей местной помощницы, этого должно было хватить, чтобы главврач лично выкатил для нас любое бесчувственное тело. А при должной нашей настойчивости – и несколько тел. Причем просто усыпленных, из числа выздоравливающих.

Слышали мы каждое слово, и улыбались непроизвольно: умение торговаться шло приятным бонусом к возможной для женщины должности управляющего.

– Привет! Есть дело на миллион! – сразу ошарашила она свою соседку. – Хочешь заработать?

– Глупый вопрос! Конечно, хочу! – отозвался другой женский голос.

– Но только мои двадцать процентов. Идет?

– У-у-у, жадина… Конечно, идет! А сколько всего?

– Пятьдесят, твоих получается сорок.

– И с кем надо переспать?

– Дура! Все гораздо проще. Тут четыре родственника появилось…

– Мои? – заволновался голос.

– Ну, точно, дура! Дослушай сначала. Они родня того самого, что в коме. И уж очень хотят посидеть возле него, так сказать, попрощаться. И чтобы никто не мешал им час, а то и два… традиции у них такие… И вот они хотели идти к главврачу и официально просьбу свою оформлять, а я им и говорю чисто в шутку: «Дадите пятьдесят галактов – уже сегодня свидитесь со своим покойником». Они и согласились! Богатенькие!

– Так он еще не умер!

– А ты помалкивай, говори, что вот-вот умрет. Иначе начнут скандалить, почему не лечите.

– Ну, ты молодец! Недаром тебя у нас в доме самой умной считают, – порадовалась врач и тут же перешла на деловой тон: – Пусть подходят в северное крыло, к двери с буквой «Л». Я там буду через пять минут ждать!

– А им никто не помешает?

– А теперь ты – дура! Разве не знаешь, что я могу за сорок галактов учудить?

Посмеиваясь, мы выбрались из флаера и поспешили к названной двери. Пока все складывалось удачно.

Сара за нами бегать не стала, зная, что мы все слышим, и мы с ней встретились уже на месте, возле запасного выхода. За дверью нас встретила этакая взъерошенная, очень похожая на сороку врач, раздала каждому по огромному халату и заставила надеть шапочки и бахилы. Похоже, тут существовали какие-то странные доисторические правила для посетителей. Затем, удовлетворенно оглядев всех пятерых, «сорока» повела нас по коридорам и лестницам, не используя лифт.

Нужный нам человек находился на шестом этаже, в отдельной и весьма маленькой палате. Там только и хватило места, чтобы поставить вокруг кровати четыре стула. Малыш, уже чуть ли не вновь наклеив на себя сущность аристократа, с благодарностью кивнул Саре:

– Спасибо, госпожа Чешинска. Теперь бы нам хотелось остаться с родственником наедине.

– Да, да! Мы вас оставляем! – сказал врач и деловито добавила: – Вам никто не помешает. А если что, мы будем за дверью.

Обе соседки вышли в коридор, а мы, вернее, наши уникальные помощники, приступили к работе.

Чем наши симбионты отличаются от остальных, известных в Галактике, так это, самое главное, наличием разума. И вторая важнейшая особенность: они при первичной настройке на тело одного носителя потом уже не могут перенастроиться на иного. И если привычное для них существо умирает, то и риптон долго не проживет. Поэтому даже простое прикосновение к иному носителю для них недопустимо, если они не находятся в контакте со своим единственным породненным организмом. Например, когда мы раньше производили некие изменения в человеке, я просто накладывал руки на нужную часть тела, а Булька творил, исследовал, изменял то, что нам требовалось. При этом он порой перетекал на иной объект чуть ли не половиной всей своей массы.

Когда же мы вчетвером расположились вокруг лежащего в коме человека, усевшись на стулья, и возложили на него руки, через минуту он практически скрылся под чуть ли не сорокакилограммовой толщей плоти симбионтов. Друг к другу, кстати, они могли спокойно прикасаться даже в наше отсутствие.

И уже через пять минут Булька огласил первую, весьма поразительную и приятную новость:

«А ведь наш пациент в сознании! Только у него полностью отсечена связь разума с моторикой, и он по своей воле даже моргнуть не может. И дыхание у него затруднено, поэтому он в любом случае умер бы через несколько дней из-за катастрофического уменьшения кислорода в крови…»

«И какова причина отсечения разума от тела?» – поинтересовался я.

«О! Это не причина, а комплекс причин. Легче перечислить, что у него не повреждено. Только позвоночник пострадал сразу в нескольких местах, и вообще удивительно, как он сразу на месте происшествия копыта не откинул, как у вас, людей, говорится…»

«Ты, конечно, извини, дружище, – начал я поучать риптона, которого через своих симбионтов слышали и мои товарищи, – но выражение о копытах применяется, как правило, только к врагам и очень плохим людям..»

«Ну да, ну да! Знаю я вашу двойную бухгалтерию! – заявил Булька. – Когда это пиклиец – то жуткий враг, которых надо уничтожать всех подряд. А как только из объекта можно что-то выдоить, так он уже защищенный всеми гуманитарными правами ценный источник информации. И уже не «копыта откидывает», а «склеивает ласты»!

Ничего мне не оставалось, как ответить в стиле «сам дурак»:

«Какой же ты циник! А еще ученым притворяешься!»

Понятно, что на такой выпад мой риптон молчать не стал, и мы закатили скрашивающую ожидание перебранку, в которую порой и Малыш вставлял словцо-другое. Но при этом работа симбионтов велась с максимальной интенсивностью. Вначале они сделали десятка два уколов в нужных местах, отключая болевые рецепторы, которые могли помешать при общении. Затем постарались подключиться к мыслительной деятельности человека. И вскоре Булька возмутился, словно благородная девица, воспитанная в пансионе:

«Святые парсеки! Как же он похабно ругается! О-о-о-о!.. Танти, ты по сравнению с этим дядькой – наивный и добрый мальчик…»

«А поконкретнее? – тут же встрял Малыш. – Мало ли, вдруг придется для истории какой дать в описание…»

«М-да! И этот тип называет себя аристократом с высшим философским мышлением? – поразился риптон. – Зачем тебе это? Над тобой же твоя миледи потешаться станет! Ибо тут такие обертоны звучат, такие словосочетания…»

«Ладно, тогда не надо полного перевода, – оборвал я его. – Скажи только: почему он так нас ругает?»