Олаф Стэплдон - Создатель звезд [сборник litres]

Эти бесчисленные художники считали, что делали нечто, имевшее большую важность. Космос следует рассматривать как эстетическое единство четырех измерений и непостижимой сложности. Созданные людьми произведения чистого искусства воспринимались ими как средства, с помощью которых человек мог созерцать, испытывая восторг, отдельные стороны космической красоты. Они говорили, что особенности космоса для объединения вместе в одном фокусе слишком широки и неуловимы, чтобы человек мог иначе воспринять их формы. Работу художника иногда сравнивали с краткой математической формулой, выражавшей некую безмерную и безгранично хаотическую область фактов. Но в случае искусства считалось, что то единство, которое предмет искусства выражает, является тем самым единством, в котором основными составляющими были факторы как животворящей природы, так и самого человеческого разума. Поэтому раса считала необходимым для себя проявлять огромную инициативу как в новых открытиях, так и в созидании, где каждый индивидуум был одновременно как создателем некоего уникального произведения, так и критиком всего созданного.

Затем, когда прошли миллионы и даже десятки миллионов лет, стало заметно, что движение мировой культуры происходит примерно по спирали. Допустим, существует эпоха, в течение которой интерес расы направлен почти целиком на определенные аспекты существования; затем, возможно через сотни тысячелетий, они будут казаться вполне разработанными и окультуренными и, таким образом, останутся на многие годы заброшенными и нетронутыми. В течение следующей эпохи внимание в основном будет направляться к другим сферам, а затем, еще позже, к еще каким-то другим и вновь к другим. Но со временем может произойти возвращение к областям, которые были заброшены, и оказывается, что теперь они чудесным образом приносят урожай в миллион раз больший предыдущего. Поэтому как в науке, так и в искусстве человек вновь и вновь возвращается к старым темам, чтобы еще раз поработать над ними, педантично перебирая все детали, и извлечь из них новую истину и новую красоту, такую, какую в раннюю эпоху он не смог бы постичь. Поэтому и происходило так, что, хотя наука и вбирала в себя самый широкий и наиболее детальный взгляд на существование, она периодически открывала некоторые революционные основополагающие принципы, из-за которых все содержимое ее должно получить некий новый смысл. И в искусстве зачастую в какую-то из эпох появлялись работы, по внешнему виду почти идентичные работам других эпох, однако для проницательного глаза несравнимо более глубокие по сути. Аналогично и относительно самой человеческой личности: те мужчины и женщины, которые жили вблизи эры Пятых Людей, могли бы в далеком начале жизненного пути собственной расы обнаружить существование человеческих индивидуумов, странным образом похожих на них самих, однако некоторым образом выраженных в меньших масштабах по сравнению с их собственными характерами. Как карта отражает горную местность, картина – изображенный ландшафт, как окружность и точка отражают сферу, именно так ранние представители Пятых Людей имели сходство с представителями расцвета нации.

Подобные заявления в некотором роде справедливы для любого периода устойчивого культурного прогресса. Но в данном случае они имеют особое значение, которое я далее попытаюсь каким-то образом исхитриться изложить.

Пятые Люди не были одарены тем потенциальным бессмертием, которым обладали сами их создатели. И из того факта, что они были смертны и тем не менее долговечны, их культура в основном и черпала свой блеск и остроту. Существа, для которых естественный срок жизни простирался до трех тысяч лет, а затем и до целых пятидесяти тысяч, были особенно обеспокоены перспективой смерти и потерей всего дорогого им. Душа более эфемерного типа, которая нисходит в существо, а затем почти мгновенно исчезает, прежде чем вообще начнет полностью осознавать самое себя, способна встретить свой конец со смелостью, в основе которой – недостаточное понимание. Даже ее печаль от потери других существ, с которыми она была близка, является лишь смутным и напоминающим сон страданием. Потому что эфемерная душа не имеет достаточно времени вырасти до полного осознания себя или полного взаимного единения с другой, ей подобной, прежде чем должна будет потерять милое сердцу существо и сама со временем перейти в бессознательное состояние. Но с долго живущими, но тем не менее лишенными бессмертия Пятыми Людьми дело обстояло иначе. Вбирая в себя весь космический опыт, обретая еще большую точность понимания, ясный взгляд и осознание, они знали, что очень скоро все это богатство духа должно прекратить свое существование. И в любви, хотя они могли быть близки не с одним, а по меньшей мере с несколькими людьми, смерть одной из этих дорогих душ казалась бесповоротной трагедией, полным крушением наиболее блистательного вида красоты, трансформацией космоса в вечно сущее.

В своей короткой первобытной фазе Пятые Люди, подобно множеству других рас, пытались утешить себя безрассудной верой в жизнь после смерти. Они, например, полагали, что, умирая, земные существа переходят в некий носитель постоянной эфирной жизни, но только более насыщенной, или в какую-то удаленную планетарную систему, или в какое-то, совершенно особое, пространственно-временное состояние. Но хотя в первобытную эпоху такие теории никогда и не были опровергнуты, постепенно они начали казаться не только невероятными, а просто постыдными. Потому что стало ясно, что блистательные достоинства личности, даже в той степени красоты, которая лишь теперь впервые достигнута, вообще не были максимально достижимой степенью объекта поклонения. И с явной болью, но и не без некоторого торжества, стало очевидно, что любые претензии со стороны любовных чувств по поводу того, что предмет обожания должен обладать бессмертием, – это предательство по отношению к наивысшей человеческой преданности. И постепенно стало очевидно, что те, кто использовал свою высокую одаренность, даже гениальность, пытаясь найти истину в отношении загробной жизни или установить контакт с их умершими предметами обожания, страдали странной слепотой и бесплодностью духа. Хотя любовь, которая и сбивала их с пути, и была сама по себе прекрасной вещью, тем не менее они были сбиты ею с толку. Они странствовали подобно повзрослевшим детям, отыскивающим потерянные игрушки. И как подростки, пытающиеся ощутить восторг в вещах, оставшихся в детстве, они избегали тех, более сложных восторгов, что присущи более взрослому уму.