Дэвид Веллингтон - Последний астронавт [litres]

– Такое чувство, что мне надо драить себя, пока кровь не пойдет, – прошептала она. – Такое чувство, будто я вся в крови… Меня ведь там не было. Я ни к чему не прикасалась, понимаешь? Я чистая. Но такое чувство, что я… инфицирована.

Дженсен положила руку Рао на плечо. Та ее не скинула. Спустя мгновение из ее груди вырвалось рыдание: глубокое, сотрясающее плечи.

– Прошу прощения, мэм, – сказала астробиолог срывающимся голосом. – Прошу прощения.

– Плачь, детка, – отозвалась Дженсен. – Не надо бороться со своими чувствами. Все нормально.

– Нет, – возразила Рао. – Нет. Мне нельзя… нельзя, чтобы он видел меня такой. Он сделает из меня убитую горем вдову. Он будет так мне сочувствовать!

Дженсен ее понимала.

– Я его к тебе не подпущу, – пообещала она.

Астробиолог посмотрела на нее с благодарностью, а потом коснулась своих устройств и переместилась к ближайшему экрану, на котором начал разворачиваться список телеметрических показаний.

– Что ты делаешь? – спросила Дженсен.

– Это – данные, которые РАМ собрал в ходе операции. Надо их просмотреть и попытаться понять, что произошло.

Дженсен такое было совершенно непонятно, но она знала, что разные люди горюют по-разному. Она погладила Рао по плечу, а потом уплыла из спальни, закрыв за собой люк на молнию. «Орион» был слишком тесен для того, чтобы побыть в одиночестве, но она постарается обеспечить напарнице максимальное личное пространство.

ПАРМИНДЕР РАО. Когда умирал мой дед, примерно шесть лет назад, у его кровати собралась вся семья. Мои мама и папа, все мои двоюродные братья – все набились в комнату, напряженные, а бабушка сидела, гладила дедушку по руке и все время просила, чтобы он что-нибудь на прощанье сказал, хотя мы все знали, что он уже не сможет, что он давно не в состоянии говорить. А я? Я была в коридоре у поста медсестры и обсуждала, достаточно ли жидкого тайленола или надо уже дать ему чертова морфия, у него ведь уже не появится зависимость. И поэтому я пропустила… Пропустила тот момент, когда дедушка ушел. Потом я себя корила, но, понимаете, такие уж мы… врачи… Мы все делим на фрагменты и ищем те, которые мы можем исправить, изменить… Понимаю, что меня несет, но вы должны это понять. Ничто на свете не могло вернуть Стивенса, но ничто не мешает продолжать работу, покуда насильно не оттащат. Не потому, что остается надежда, а потому что нельзя себе позволить остановиться, даже на секунду, иначе начинаешь думать о том, каково это – потерять близкого человека?.. А стоит начать думать, и остановиться уже нельзя.

– Мы считаем, что, когда капитан Дженсен извлекла отросток из печени доктора Стивенса, небольшая его часть осталась в ране.

– Иначе этого не объяснить.

– В полости тела, в теплой среде с небольшим количеством кислорода, он продолжил расти. У нас нет объяснения стремительному ускорению этого роста после того, как он вырвался в кислородную среду.

– Вы хотите сказать, на данный момент нет объяснения, мэм.

– Совершенно верно. Его метаболические функции являются… ну… инопланетными, и потому их еще предстоит описать, но…

– Мы над этим работаем. Мы его изучаем. Препараты вскрытого трупа были бы невероятно полезны, но на это мы рассчитывать не можем.

– Конечно, получить тело будет невозможно.

В центре управления Рой Макаллистер откинулся на спинку кресла. Прижал веки кончиками пальцев. Люди разговаривали с ним. Разговаривали вокруг него. Он пытался их не слышать, но, конечно, уши заткнуть невозможно.

– Все системы «Ориона» в норме, в порядке, функционируют оптимально. С «Вандерера» телеметрия ограничена, но судя по внешним камерам, корабль выглядит неповрежденным.

– Надо связаться с «К-Спейс». Просто профессиональная вежливость: выразить наши сожаления.

– Хотя надо проследить, чтобы не возникло вопросов с ответственностью.

– Президент хочет выразить сочувствие. Он собирается лично пригласить близких доктора Стивенса в Белый дом. Встреча будет секретной, и он не может ничего рассказывать им про полет, но намерен сказать, что доктор Стивенс погиб, служа своей стране.

– Всему человечеству.

– Но этого президенту говорить нельзя.

– Да, конечно.

– Кто-нибудь проверял биоданные капитана Дженсен? Она находилась в 2I одновременно с доктором Стивенсом. Надо удостовериться, что она не инфицирована. Надо удостовериться, что оставшиеся… то есть остальные трое астронавтов в порядке.

– Безусловно. Просто… они попросили о недолгом радиомолчании. В знак памяти.

– Не уверен, что мы можем удовлетворить эту просьбу.

– Я уже начал расследование происшедшего. Почему это случилось. Уже получены все предварительные заметки доктора Рао и результаты исследования и анализов доктора Стивенса, но мне нужен доступ к данным «Вандерера», которые являются собственностью «К-Спейс». Сэр! Вы можете дать разрешение на это? Требуется ваша подпись, чтобы можно было начать запрашивать данные и…

– Сэр, – окликнул его кто-то еще.

– Не сейчас, – отрезал Макаллистер.

Погиб человек. Замдиректора понимал, что это – часть его работы. Что надо собраться и решить, что следует делать дальше. Следует ли отозвать «Орион» на Землю и сберечь оставшихся трех астронавтов. Пусть даже это означает, что они отчаялись, сдались, не имея никакого запасного плана. Но чего они могут надеяться достичь, оставаясь там? Что они могут сделать, кроме как убиться и…

– Сэр!

Он открыл глаза и сел прямо. Перед ним стояла женщина в синем кардигане. Вид у нее был полубезумный.

– Вы же Атз, да? – спросил он.

– Да, – подтвердила она. – Сэр. Получена новая телеметрия, которую вам надо видеть.

Он сомневался в том, что там окажется что-то хорошее.

– Секунду. Мне надо подумать, Атз. Надо…

– Сэр!

Тут он услышал сигнал тревоги. Пронзительный писк, отбивающий медленный ритм. Он поднял голову.

На большом экране была картинка из отсека «Вандерера», хотя он и стал уже почти неузнаваемым. Отростки распространились по всем поверхностям, ветвясь и соединяясь друг с другом, составляя паутину из толстых серых жгутов. Они пульсировали, едва заметно. Разбухая и сокращаясь, с тем же ритмом, что и раздражающее пиканье.

Второе окно открылось рядом с большим экраном. На нем было шесть линейных графиков. Три из них давали плоские линии, бегущие слева направо без всяких отклонений. Одна чуть повышалась и понижалась, но совсем немного. Пятая подскакивала регулярно, давая пики активности каждый раз, когда пищал датчик – каждый раз, когда отростки сокращались.

В первую секунду Макаллистер не понял, что именно видит. Это были графики биоданных Санни Стивенса. Никому не пришло в голову отключить измеряющие приборы, когда он якобы умер. Его жизненные показатели продолжали регистрировать приборы, закрепленные на его теле, хотя смысла в этом уже не было. Графики пульса, дыхания и давления оставались совершенно плоскими. Что и следовало ожидать от мертвеца. Нестабильная колеблющаяся кривая показывала уровень кислорода в крови. У здорового человека он должен оставаться выше девяноста процентов. У Стивенса он опустился примерно до десяти.