Денис Игумнов - Квадратное солнце

– Да что они нам! Без жертв не обойтись. Так угодно богу.

– Мародёрство и убийство – это, что ли, твоя вера. – Пауль всё же не сдержался и перешёл на «ты». – Да, ты всегда любил только себя. При любом удобном случае грабил, наверное, и убивал. И это ты всё творил, прикрываясь одеждами ордена, собака! Мне говорили, что ты не брезгуешь грязными делами, да я верить не хотел.

Остальные крестоносцы стягивались в кольцо вокруг спорщиков. Суровые лица, горящие гневом глаза. Умирать за так никому не хотелось, но и позорно бежать, без должного оправдания, не позволял кодекс ордена. Насколько всё серьёзно многие из них поняли только оказавшись здесь, вблизи от рассадника чумы и проклятья. От Грюн-Воротеля вместе с приносимым ветром смрадом накатывали волны ледяного ужаса. Дюпуа выразил мысли, мучавшие добрую половину рыцарей. Они и сами были не без греха и часто пользовались положением – брали себе то, что приглянулось у простолюдинов по праву сильного и совесть их не мучила.

– Что???.. Хаузер, ты оскорбил меня, защищайся. – Жан вытащил из ножен меч, надел на голову свой чудной шлем и двинулся навстречу бальи отряда.

Такие разборки между рядовыми братьями были не редкостью, но стычки с высшими офицерами случались крайне редко, хотя и не являлись чем-то исключительно невообразимым.

Хаузер обнажил меч, имевший имя собственное – Пламя, получивший его за свою извилистую форму, напоминающую огненный лепесток. Противники сошлись. Страх придал Дюпуа дополнительную реактивную силу. Ринувшись в атаку, он действовал со скоростью мельницы, попавшей под порыв урагана. Оба крестоносца, закованные в новые латы, в начале боя не замечали дополнительной тяжести доспеха. Шарахали друг друга так, что от крепкого железа отлетали, осыпаясь огненным дождём, снопы сине-жёлтых искр. Дюпуа теснил балью, наскакивал с разных сторон; ему удалось сделать две зарубки – на грудной правой пластине кирасы и на наплечнике. Хаузер лишь успевал защищаться, отходя маленькими шажками в сторону отдельно стоящих лошадей. Казалось, негодяй побеждает. Но Пауль был опытным бойцом, он выжидал. Поднаевшись, Дюпуа замедлился и Хаузер, заметив первые признаки усталости противника, сам согнул колени и покачнулся. Противник понял, что Пауль теряет силы и сам, чувствуя приближение противной слабости, решил покончить с ним одним мощным ударом. Размахнулся, заведя меч за голову, чуть в сторону наклонив лезвие, под углом. Хаузер ужалил, как змея, – быстро, точно, смертельно. Остриём меча нанёс прямой выпад в лицо Дюпуа. Пластинчатая, полужёсткая защита лица странного шлема не выдержала и меч, взрезав ее, воткнулся в череп. Участок плоти между верхней губой и носом лопнул, кость треснула и мятежник в той же позе, что и стоял, с поднятыми вверх руками, сжимающими меч, стал заваливаться набок. Хаузер совершил изящный молниеносный полуоборот, и, оказавшись сбоку от врага, рубанул его сзади по сочленению шеи с правым плечом. Извилистое лезвие разрубило защищённое латами туловище до пояса; всё было кончено. Отдышавшись и сняв шлем, балья крикнул оруженосцам:

– Заройте его, пока не начал вонять. Доспехи снимите и в обоз. – И обратившись к окружавшим его рыцарям, уже тише добавил: – Помолимся братья.

Вопросы о правильности принятых бальей решений отпали (грубое насилие здорово прочищает мозги), крестоносцы встали рядом с Хаузером на колени, соединили перед грудью ладони и вознесли к небесам заупокойную молитву.

Отряд помчался в город перед самым закатом. Омыв себя святой водой, помолившись особой молитвой на защиту, облачившись в латы и вооружившись, обмотав копыта коней тряпками, отправились в путь. Кнехты вышли из леса на час раньше рыцарей, чтобы успеть. Время между светом и теменью – сумрак. Главное не ошибиться. Хаузер рассчитал всё верно. Посланные им с крестным ходом квартирьеры успели всё подготовить. Лучники заняли места у окон домов, выходящих на площадь перед ратушей; кнехты тайно заняли её по периметру; крестоносцы спрятались в ближайших закоулках. Дорога к храму осталась открытой, предлагая пойти и взять. Так Пастух и поступил.

Багровый ареол, оставшейся от убежавшего светила, напоследок мигнул и потух. Ночь намазала гуталином лицо Грюн-Воротеля. Из-под земли, из сточных отверстий повалили вампиры, разбегаясь по сторонам, как блохи по паршивой собаке. Пастух с частью семьи (на всех девственной крови всё равно бы не хватило) поспешил на городскую площадь. Величие собора его не пугало: он рассчитывал легко расправиться с охранением и выманить монахинь наружу. Ароматы, исходящие от девственной плоти монашек, заглушали все остальные чувства кровососа: он одурел от масленых флюидов, утопивших его рецепторы опасности в карамельном потоке запахов сладкой невинной крови. Прибывших на закате крестоносцев Пастух не почуял. Может быть, что-то и шевельнулось в вонючем болоте его бездонного разума, но эти, приглушённые до случайного скрипа половицы в соседней комнате сигналы не были удостоены внимания.

Отец невинно пролитой крови скакал несколько впереди стаи живых мертвецов. Вампиры следовали за ним кувыркаясь по мостовой, прыгая по стенам и по крышам домов. Стоило Пастуху выскочить на площадь, как на каменном лобном месте зажегся, воссиял величественный костёр, казалось, за считанные секунды сумевший достать рыжими острыми языками пламени сам небосвод. За всполохами огня был виден чёрный силуэт, который дымил, а под ним шумел свой маленький костерок. Заскрежетали цепи и загремели пустые бочки, камни, брёвна. За десять секунд между домами выросли кучи мусора. Улицы, что вели на площадь, перегородили баррикадами. Окна распахнулись и в упырей полетели осиновые зазубренные стрелы, окроплённые святой водой.

Кровавый Пастырь может легко уйти из западни. Он разъярён. Люди посмели напасть на него. На него – на безумный кошмар ада! Вампир не отступает, он остается, чтобы наказать дерзких глупцов.

Жители города вскакивают со своих постелей в ужасе: они слышат визг и воющие крики. Арбалетчики стреляют точно. Стрелы сыплются на стаю со всех сторон. Вампир бежит, словно таракан, по стене, стремясь на помощь к хозяину – щелчок крючка, гул тугой тетивы и арбалетный болт сбивает его наземь. Упырь кривится в корчах; из бока, где торчит осиновый стержень, валит белый дым. Из горла, привыкшего смачно булькать, пуская кровавые пузыри, исходят нечленораздельный хриплый скулёж жалоб на понятном только его родичам ночном языке. Кровопийца вытягивается, раскидывает руки, будто пытаясь взлететь и застывает: кожа его сереет, он, превращаясь в сухой пустой манекен, умирает. Арбалетчики не дают упырям приблизиться к Пастуху, они поражают их одного за другим, переводя из состояния возбуждённых попрыгунчиков в стадию окончательной смертельной неподвижности.