Андрей Скоробогатов - Я всё ещё человек

Самочки трёхногого палача обитали в северной части континента Ксанф, сбивались в период размножения в стаи, нападали на зелёные муравейники и выедали их, оставляя полупрозрачные скорлупки. Начисто – я видел, как это происходит. Стоит себе спокойно муравейник, здоровый, метров семь в высоту. Мураввины тягают с соседних кустов плоды и листву, несут к матке – собственно, тело муравейника и представляет собой матку, в которой мураввины живут. Потом к ней с трёх разных сторон набегают палачихи, запрыгивают, садятся. Мураввины, конечно, плюются кислотой, они только это и умеют делать – плеваться, но у налётчиц прочный панцирь, им это хоть бы хны. Потом у самочек палача из животов высовываются четвёртые конечности, похожие на топорики, пробивают дырки в скорлупе, словно вор в витрине магазина, и вот – обед подан к столу. Выдвижными челюстями кромсают мураввинскую матку, уносят личинки, яйца и всё съестное, а потом остатки выедают налетевшие воробушки и прочие летучие падальщики.

А самцов мы не видели ни разу. Никто не видел.

Чёрт, я всё это рассказываю, что прямо слышу голос ведущего старинных программ о животных, которые мне мамка в детстве показывала. Чтобы родной язык не забывал. Поэтому, собственно, в биополицию и пошёл. Ну, ещё чтобы в промозглый зимний период была возможность свалить на вахту в южные края.

Первый раз я с растерзанными муравейниками столкнулся, когда во время облёта у одного такого поймали браконьера. С виду – тайкунец, с собой идентификатор туриста и мешок обломков непонятного зелёного цвета. Отвезли, посадили в контейнер для допроса, у нас всегда в глайдере с собой раскладной. Вацлав ему сунул пару раз под дых, зачем, спрашиваем, скорлупки таскаешь? А он и говорит:

– Ничего вы не понимаете! На чёрном рынке хиндийцы за них мне нереальные кредиты и мегалайки забашляют! Я поделюсь, пустите только!

Повертел в руках скорлупку, ничего из себя не представляет. Сам отыгрываю "доброго".

– Родной, скажи, почему? – наклоняюсь, лыблюсь и спрашиваю. – Что в них такого?

Помялся-помялся, говорит:

– В них, типа, очень редкий наркотик. И обтачивается легко, как янтарь. Погранцы на Периметре не в курсе, думают, лазурит накопали и везём на ювелирку, у них это разрешено. Ну, в крайнем случае – пару сотен лайков на лапу… Пустите вы меня, а?

Конечно, не пустили, дали строгача в шахтном посёлке, три месяца. Скорлупки отобрали и сдали в лабораторию – пусть их изучат на предмет чего полезного. Авось потом перегонят, чтобы безопасно было, и таблеток наделают. Из изъятого у браконьеров можно делать хоть чего.

Ну, я не об этом.

Вы, наверное, в курсе, что северный Ксанф к третьему веку уже исхожен вдоль и поперёк. Поговаривали, что на Ксанфе уже сотня деревень тайкунских и хиндийских беженцев, или как там они себя называют, но лично мне ни разу за вахту не попадались. А всего что-то похожее на поселение накрывали в тех краях всего пару раз за мою карьеру. Это много и плохо. Весь континент – один большой заповедник второго типа. Материк когда-то называли Новоавстралией, но название не прижилось. А всё потому, что фауна там как у земной Австралии – реликтовая и сильно отличается от привычной нам на остальных семи континентах. Туда даже птички не особо суются, с их князьками договор, у них страшные легенды про Ксанф. Хотя те, что из летающих и тупоголовых кочевников Новоафрики, конечно, залетают и гнёзда вьют. Но, так или иначе – Новоевропейский кластер расселения всего в пяти днях на глайдере, в одних только Варшаве с Антантой под сто мульёнов человек, и из каждого глайдерпорта найдутся нелегальные экскурсии для "туристов" за бешеные бабки.

Лови, мочи браконьера – не хочу. Так или иначе, для того наша биополиция и создана.

* * *

Всё началось с того, что Национальный институт биологии Периметра Варшавы объявил грант в триста мегалайков за описание самца трёхногого палача. Очень что-то их волновало, как эти твари размножаются. Со спутников, зондов и коптеров-разведчиков никаких признаков, что у них есть самцы, не обнаруживалось. Мы уже понимали, что по уровню развития трёхногие палачи – вернее, палачихи – приближаются к стайным земных хищникам вроде волков. Получаются, из беспозвоночных – самые умные твари, что мы встречали на четырёх известных нам планетах.

(Вы, наверное, спросите, какого хрена мы называем местных птиц и зверей "позвоночными" – ну, так получилось. Зачем-то эволюция на всех колонизированных планетах захотела идти по очень похожим путям. Многие таксоны вплоть до классов и отрядов идентичные, только соотношения отличаются. Основной разумной расой здесь стали птички вроде врановых, а на планете-близняшке – земноводные. Сумчатых млекопитов полно на наших северных континентах, а на южных сплошные грызуны и копытные. На Ксанфе же млекопитов и птиц, кроме каркуш разумных, нет – сплошные рептилии и беспозвоночные.)

Я опять отвлёкся, чёрт.

В общем, не удивительно, что вопрос про самцов биологов интересовал. А где биологи – там и полузаконные авантюристы. Мы вылетели на двухнедельную вахту с чётким осознанием того, что ловить придётся много, дипломатических конфликтов будет достаточно, и не только с каркушами – с людьми из соседних Периметров. Возможно, и пострелять придётся, в тех же тайкунцев – они совсем оборзевшие и пакты не чтят.

В бригаде у нас летело три глайдера, из них один грузовик. Семеро: два офицера – я и Вацлав, четыре младшего состава, включая нашу переводчицу-дипломата, Ксиаоли, и эксперт-биолог. Малена, девятнадцать лет (местных, разумеется). Роскошная девушка с недописанной кандидатской, мулатка, я сразу на неё глаз положил, тем более, к несчастью, летела со мной. Я привык, что девицы в местной биологии обычно ни бум-бум. Меня уже давно прозвали грязным шовинистом, к тому же, я из малой народности, которая на Земле этим славилась. Но как только какая-нибудь похожая на неё юная особа начинает сыпать терминами, и по делу – уважение и симпатия обеспечены. Летела она на Ксанф всего во второй раз. А я уже в тридцатый, наверное.

– Партеногенез, – говорит.

– Что? – я переспросил, хотя примерно понял. Училище биополиции давало образование похуже, чем в академии – больше зрительно отличать учили, чем разбираться, но что-то в подкорке сидело.

– Ну, однополое размножение. Я уверена, что никаких самцов у них попросту нет.

– Это как… пардон, лесбиянство? – спросил Вацлав.

– Не-ет, – Малена рассмеялась. – Это когда яйцеклетка делится сама, без сперматозоидов. Как у несушек. Вопрос только – амейотический или мейотический партеногенез. Мы наблюдали за стаей, видели, как самки откладывают только одно яйцо за сезон. Что для псевдо-ракообразных очень редко. Те же восьминогие палачи приносят до двадцати яиц. Так же, возможно…