Сергей Бушов - Миссия в траве

Под моими ногами – блестящий чёрный камень, покрытый огненными разводами. Я вишу над огненно-чёрной бездной, но не проваливаюсь в неё. Кто придумал такой пол? Камень практически раскалён, я чувствую это даже сквозь толстые подошвы моих рабочих ботинок. Небо Ибертао, красно-жёлтое, клоками, нависает надо мной. Я не вижу его, потому что меня окружает железно-каменная коробка космопорта. Но я его чувствую. Оно висит там, жаркое, яркое, ослепляющее. Оно хочет меня проглотить и съесть. Так что, может быть, и хорошо, что я здесь спрятался. От неба, но не от жары. Сдаётся мне, что в этом чёртовом космопорте совсем нет вентиляции. Конечно – зачем прохлада ибертарианцам?

В зале стоит гул, как и везде, где есть толпа. Но гул на разных планетах разный. Я раньше не так сильно различал это. На Эгозоне гул громкий, но не резкий, слегка шелестящий. Люди разговаривают мягко, неторопливо. Один лезет в карман, другой роняет на пол книгу или пакет, шурша бумагой. Третий ходит взад-вперёд, чуть стуча ногами по полу или шаркая. Здесь таких звуков нет. Речь ибертарианцев более низкая, раскатистая, движения точнее, посторонних шорохов нет. Если кто и ходит, то по делу, при этом цокая копытами по камню. Камень здесь везде. При всём при этом я бы не сказал, что ибертарианцы умны. Совсем нет. Но вот инстинкты и здоровье у них на высоте. Поэтому и гул у них не такой размазанный, как на Моуди или Эгозоне. Даже не гул, скорее гудение. Словно огонь горит да бурлит варево в котле.

От жары тяжело дышать. Ещё эта чёртова биомаска, облепившая лицо, сковывает движения. Я потею под ней, и чувствую, как кожа зудит невыносимо, и не знаю, как я вытерплю ещё пятнадцать минут в этой очереди. К тому же маска ещё и с бородой, по последней моде бурдианских наёмных рабочих. Ненавижу Бурдиан. Ненавижу Ибертао. Нет, я не расист. Я всех ненавижу одинаково, включая себя. Я сам виноват, что оказался здесь, в этом дурацком состоянии. И вирус, и инъектор, и маска, и сама моя служба – всё это, если подумать, последствия моих ошибок. Хотя и не только моих.

Когда Империя ещё была цела, казалось, что вся Галактика – это один сплошной цивилизованный мир. Теперь, на какой планете мне ни приходится находиться, везде натыкаюсь на отсталость. Тут, на Ибертао, до сих пор очереди в космопорту. Длинные, нестерпимые.

Жара! Когда она кончится? Не раньше, чем я покину эту проклятую планету. Не раньше, чем отстою эту бесконечную очередь. Я тут как на сковородке. И глаза мои выжигает яркий свет из окон. И свет ненавижу. Глаза режет всё – надписи, этот чудовищно яркий экран, красные рогатые твари вокруг. Ну, не твари, погорячился. Местное население.

Прямо передо мной в очереди стоит местный. Высокий, с блестящей красной кожей, мощными рогами. Ему жара нипочём, он привык. На верхней мускулистой части тела надето нечто вроде сбруи из ремней, на ней множество петелек и карманов. Из них торчат предметы. В одном кармане каменный инструмент, в другом – металлическая загогулина, похожая на орудие пыток. Впрочем, возможно, это оно и есть, кто же его знает. Ибертарианец, чувствуя мой взгляд, поворачивает голову на толстой шее. Рога покачиваются, выражение лица надменное, тёмно-кровавые губы пухлые, сжатые плотно. Он секунду косится на меня, но тут же отворачивается. Его сородич за стойкой неторопливо просматривает лица отбывающих. Почему же так долго?

Мне уже пора принимать таблетку. Но не здесь же, не сейчас. Придётся подождать. Очередь движется, хотя и медленно. Я разглядываю ибертарианца за стойкой. Рога его обмотаны белыми тряпочками сумоку в честь уважения к гостям. Так многие делают из обслуги. Как будто тряпочки защитят от рогов в случае драки. Я видел ибертарианцев в драках, тряпочки тут не помогут.

Но лучше бы тот за стойкой в знак уважения к гостям шевелился чуть побыстрее. Его яркий красный цвет злит меня. От этого у меня тоже есть таблетка. У меня есть таблетки от всего. От резкого света, от ярких звуков, от громких запахов, от гнева. Вот от жизни таблетку мне не прописали. Поэтому приходится терпеть.

Очередь всё-таки ползёт. Передо мной остался всего один. Но и с ним долгая возня. Клерк за стойкой просматривает документы на экране компьютера, сверяет фотографию с лицом того, кто стоит перед ним. О Крест, как можно в наше время делать это вручную? Распознавание лиц существует уже лет пятьсот, если не больше! Но у них здесь, на Ибертао, каменный век.

Я смотрю за спину служащего. Там ходят ленивые ибертарианцы из штата космопорта. Но они не желают занять ещё одно место за стойкой и открыть вторую очередь. Им плевать. А под потолком, в самом конце зала, висит светильник. Яркий, мерзкий. У него металлический блестящий плафон. На нём светится точечка. Но это не просто точечка. Это отражение компьютерного экрана.

На таком расстоянии обычный человек точно не смог бы ничего разглядеть. Но мои чувства обострены, усилены. Эта точка будоражит мой мозг даже с расстояния в пять метров.

С местным передо мной закончили, его пропустили. Моя очередь. Протягиваю карточку-идентификатор. Чиновник вглядывается в компьютер. Ну, чего смотришь? По документам я Залифедар, прилетел с Бурдиана на заработки. Стараюсь осклабиться по-бурдиански. Но чиновник поднимает на меня взгляд и нахмуривается. Что такое?

Я вглядываюсь в точку на плафоне. И понимаю, что на ней изображено. На мониторе – моё лицо. Не то, которое на биомаске. Моё собственное.

Дорт! Дважды дорт! Я, слабо понимая, что делаю, спешно сдираю с лица маску. Она шипит и попискивает от боли, ну да чёрт с ней. На низших искусственных существ закон о защите прав в полной мере не распространяется.

Чиновник изумляется, затем вдруг неожиданно расплывается в улыбке.

– А, это шапка у вас такая? – глупо спрашивает он.

– Да, – подтверждаю я. – Шапка, точно.

– Забавно, – говорит чиновник. – Проходите.

Я, не веря своему везению, быстро двигаюсь в открывшиеся дверцы прохода. По лицу бежит пот. И не только от жары.

Давайте-ка я вам кое-что объясню. Агент безопасности – это не просто один человек. Это как музыкальная группа. Команда людей, где каждый делает своё дело. Один играет на румпешнолле, другой на баяне, третий на додекайзере. У меня, кстати, был случай попробовать играть на додекайзере. В конце учебки, когда у нас уже появлялось немного свободного времени, я оказался в гостях у одной девушки, рыхлой, мясистой, интеллигентной. Её отец играл в оркестре второго инвалидного дома Империи. Дома у них лежала куча всякого музыкального барахла, в том числе простенький додекайзер. Когда я его увидел, мне сразу захотелось попробовать. Не знаю, почему. Может быть, выглядели соблазнительно глубокие тёмные отверстия для пальцев, а может, потому, что он привлекательно сверкал в полумраке.