Дмитрий Володихин - Мой приятель Молчун

Ну эта... В конце самом ждет меня мужик в форме, хмурый такой, смотреть на меня не хочет. Значок на китель у ево приколот, а на значке шведское слово, одно из десяти, про какие мне Молчун рассказал. Это слово «сташун», станция, значит. Понятно, мужик из космодромной обслуги, космодром у них станцией называют, помню. Других у них никаких станций на планете нету, прикинь! Это мне Молчун объяснял. Я, правда, не понял, почему их нету... Ладно. Короче, мужик. Таможенник. Смурной такой, ровно торчок несытый. Глядит на меня исподлобья, глазами мигает. Ему бы давно надо мне на карту электронную метку подсадить, мол, въехал этот хрен с Терры, а он все чухается. Э, опять ты! Что тебе про хрен с Терры, фрэнд, сказать? Хрен как хрен. По-твоему будет типа что-то плохое. Bed thing, усвоил? Короче, черт этот ищет, к чему б придраться. Может, и нет во мне ничего такого, к чему стоило бы придраться. Ну что я – мужик и мужик, контрабанду не везу, панфиром не болею, заразы он, я так понял, никакой не нашел, зря просвечивал, виза в порядке, все в порядке. Только не любит он меня, скотина. Понял, да? Не любит, и все тут. И запускать меня на свою планету не хочет, хоть бы все и говорило ему, что, типа, какие проблемы? Может, я так подумал, ему все мужики с Терры не по нутру? Может, ему вообще мужики не нравятся, он такой странный? В смысле, долбанутый. Или русских он не уважает? У нас вот, на Терре, арабов не любят, могут посреди улицы прямо в рыло засветить. А почему, не знаю. Говорят, что козлы они, арабы, и хрен его знает, почему они козлы. Еврейскую нацию наши ценят, типа как умную. Они там у нас живут, правда, мало. Афро – ну тоже нормально. О воспах, извини, фрэнд, хорошо не говорят. Ну а что? Хрена ли было нарываться? Миротворцы мочканутые... Ладно. В рыло воспу, конечно, как арабу, не дадут. Ну, тихие вы, когда вас немного. На драку не нарываетесь, махаться с вами нет интереса. Ладно, фрэнд, не кипятись. У вас вот, я знаю, наших, терранцев, тоже терпеть не могут. Я ж знаю. И потом, кто вас вообще-то любит? Никто не любит. Скажи, вру я? Молчишь? Вотак. Ладно. В общем, где ни возьми, обязательно желают кому-нибудь голову свернуть. Или типа. И тот, новый швед с таможни, хотел бы мне голову свернуть. Ну, голову не голову, а чтоб я исчез, растворился. Крутил-крутил мою карточку, потом спросил, сколько я валюты к ним привез и какой. По-женевски спросил. Я по-женевски понимаю, ну, так, средне, в школе учил. И тоже ему по-женевски правду открываю: «Четыреста двадцать гривен и пятьдесят сентаво». Он рожу скорчил недоуменную, как бобер веслом ударенный. Вижу, застыл, по чипу своему вызвал, какая такая валюта – гривны и сентаво. Надо думать, давненько тут с Терры-2 никого не было, а может, и никогда. Что терранцам у шведов делать, прикинь? Ага, отмяк. Говорит мне: «Знаете ли вы о том, что на планете Вальс разрешено хождение только местной валюты?» Я не знал, но кивнул. «Ваши деньги, господин Даниилэфч, подлежат принудительному обмену по твердому курсу, установленному банком общины Вальс. Вы не испытываете желания заявить претензии?» И видно, как бы ему хотелось, чтоб я на дыбки встал и права качать принялся... Я – ему, мол, нет, не испытываю. Деваться-то некуда, хрена ли... В космодромном карантине обратного рейса ждать? А вот такого вам! Не за тем я сюда кости свои довез. Тогда эта рожа таможенная бабло мое забирает, а взамен выдает четыре монетки по одной кроне и одну монетку совсем маленькую – одно чего-то там из трех букв, мне Молчун потом сказал, что оно называется «эре». И я гляжу на эту голимую мелочевку, фишки, видно у меня на лоб вылезают, челюсть о прилавок брякает. «Это, – я грю, – что?» А он мне без улыбки, спокойненько так: «На бутылку недорогого спиртного вам хватит. На обратном пути вы имеете право совершить адекватный обмен за вычетом банковской пошлины в 35%». А потом еще по-тамошнему добавил, как сейчас помню: «Альт-э-дюрт-и-Сверье» [2]. Вот сука! Ну, я думаю, если чо не так с Молчуном, хана мне. Прикинь. Ладно, молчу. Только руки у меня кулаками не сделались только что чудом Господним. Очень уж харя эта пальчики мои к себе приглашала. На профессиональное ощупывание поверхностей. А он все никак не успокоится, все зенками своими меня лапает. Я чую, быть беде. Тут баба какая-то ихняя к нему подваливает, показывает на меня пальцем и по-своему лопочет не пойми чего. Одно слово я разобрал, и слово это было «Даниэльссон». О! Гляди-ка! У мужика сразу глаза такими стеклянными сделались. Сунул он мою карточку в свою машинку, враз электронную метку впендюрил и мне отдал. Вернее, на свой таможенный прилавок кинул, чтоб ненароком моей кожи не коснуться. Чтоб пока он карточку в пальцах своих держит, а я ее забираю, с меня на него никакие мандавошки не переползли. Вотак.

Ну эта... Я прикинул: крутой мой Молчун в этих местах, круче некуда. Я так подумал, может, у них тут мафия, а он за основного? Или типа. А может, чисто в правительстве сидит, и все ему задницу подставляют... Короче, разную я хрень тогда думал. Ничего путного. Ладно. Давай, мужик, опять же примем. За таможенников. Не. Я за них ничего крепче соку пить не желаю. А ты чо хошь, то и тово... Нет, я водки себе налью. Соком чокаться – козлом быть. Рванули. Ну, гляди, норма-ально... Хоть и за таможню.

Ну эта... Цепляю я свое барахло жеваное-пережеванное и выхожу из зала. Двери за мной затворились, и я оцепенел. Здание такое, знаешь, меленькое, стартовая площадка ровно на один корабль, тоже, я так понял, не из крупных, да еще стоянка для приезжающих-встречающих, вся чем-то таким стеклистым и сверкающим залита. И все. А вокруг – трава, трава, трава... До самого горизонта. Прикинь, фрэнд. У нас на Терре в Ольгиополе космодром вроде маленького города. А в Рио-де-Сан-Мартине еще того круче. Там вообще такой крутоты наворочено, упадешь – не встанешь... Заблудиться можно – на раз. А у этих, у вальсян, в смысле, новых шведов, всему космодрому цена пятачок. Смех разбирает. Ни хрена себе, думаю... Ни домов, ни дорог, ни кораблей, ни даже линии безопасности какой-нибудь, чтоб дурачье не лазало куда ни попадя... Степь голая, и одна трава.

Ну эта... Долго мне мозгой о мозгу ударять не дали. Вижу, Молчун на стоянке стоит, от скуки стеклистую хрень носком ботинка дырявит. Увидел меня, заулыбался. Подскочил, барахлишком поделиться заставил, руку жмет. И видно мне, что хочется Молчуну со мной обняться по-террански, давно ж не виделись. Однако, я так понял, тут это не в обычае. Ладно, жму и я ему руку. «Слушай, – говорит, – до чего я рад, Ян, что ты прилетел!» И я ему, мол, да ладно, вроде как я и сам соскучился. Не вру причем. Хороший мужик Молчун. Если б он у нас там где-нибудь жил, под боком, то я б и сам его нашел. Ладно. Сели мы в его амфибию... О! Так я удивился тогда, испугался даже. Чисто щенок, кутенок какой. Оказалось – не амфибия. Антиграв. Поднимаемся в воздух, Молчун мне и говорит: «Ну, держись теперь, Ян. Ничего опасного». Вмиг пропадают стенки, фонарь пластиковый, сиденья наши, и вокруг сидений – тоже. Мордой вожу туда-сюда, жутко, даже движка не видно. Несемся по воздуху, как нечистая сила. Вокруг – ничего, только облачка такие легонькие, да у Молчуна перед носом виртуальная приборная панель витает. Шума – ноль. Ну не хрена себе! Никогда я такой техники не видел. Даже не знал, что такая есть. На Терре-2, может, кто-нибудь имеет такую, из крутейших, но только я сомневаюсь. А бабок, наверное, стоит, несчитаных-немереных... Твою-то, а? Мой Молчун какой! Ну силен. Я, это, я, значит, тихонько рукой пошарил под собой... Слава Господу, все нормально. Сиденье не пропало никуда, просто невидимым стало. И стенки типа тоже.