Борис Иванов - Джокер и Палач

Он сунул кредитную карточку в щель кассы, и сервисный автомат тут же выставил перед ним двойное виски. Тимоти молча передвинул стакан к Гринни, который проглотил его содержимое как лекарство. Потом вытащил свою кредитку и удачно попал ею в нужное место сервисного автомата. Получил еще сто грамм крепчайшего местного самогона и тоже проглотил его, не меняя выражения лица.

— Слушай, ты до дома дойдешь? — осторожно осведомился Тимоти. — Ты вообще меня слышишь? Сейчас мы в ауте. Ни до чего не додумаемся, потому что не сможем. Давайте по домам. Необходимо выспаться и протрезветь. Завтра с утра встречаемся и думаем. Сейчас мы все должны прийти в норму. Просто-напросто. А там — сесть и думать.

— О чем думать-то? — возопил Сян. — Если бы я знал, как за неделю сделать полмиллиона «орликов», я бы не пахал в своем сраном ресторане, а...

Тимоти отмахнулся от него, как от назойливой мухи, и с ударением на каждом слове пояснил суть дела:

— Тем не менее нам придется сообразить: как их сделать. Хотя бы раз в жизни. Потому что без этого и жизни не будет. Ни у кого из нас. Порешат всех по очереди — и точка!

В общем-то он был прав.

Гринни чуть качнулся вперед-назад, вправо-влево и словно в забытьи двинулся к выходу.

— Стоп! — сказал Тимоти Сяну, попытавшемуся было остановить приятеля. — Сейчас не надо его трогать... Завтра. Всё — завтра...

Снова осознавать себя Гринни начал на какой-то малознакомой ему площади — где-то за Саттервилем, ближе к Речному Порту. И осознавать себя в этот раз было ему непереносимо больно и тошно. Ему даже не приходило в голову искать виновника своих бед на стороне. Винить кого бы то ни было, кроме самого себя. Например, Микаэллу.

«Я козел! — не переставал повторять он. — Я козел из козлов!..»

С этими словами он и вошел в приютившийся в углу площади довольно уютный на вид ночной бар. До полудюжины полуночников, коротающих время за стойкой, остались, в общем-то, равнодушны к этому его заявлению. В большинстве своем даже не обернулись на обозначившийся шум. Но убедившись, что погрома не намечается, утратили к происходящему всякий интерес. Ну считает себя человек козлом, так и пусть себе считает... Ему виднее. В конце концов, все мы козлы. Одни — больше, другие — меньше...

Примерно в такую жизненную философию посвятил Гринни бармен, отмеривший ему первое двойное виски. На третьем двойном Гринни попытался остановить себя. Хотя, возможно, это было четвертое или шестое двойное. Но не тут-то было! Легче было остановить на ходу разогнавшийся локомотив. Измотавшие сами себя бесконечными упреками мозги его просто жаждали быть оглушенными.

Сам ли он смог «притормозить» или его вышвырнули из заведения, Гринни не мог вспомнить. В памяти на этот счет у него не сохранилось ровным счетом ничего. Или, наоборот, слишком много. В момент, когда заблудившееся где-то сознание снова посетило его, он на автопилоте уже почти добрался до родных мест. По сторонам тянулись кварталы улицы Сиреневых Лилий, ведущей, понятное дело, к площади Эпидемий. Той, на которой базировался магазинчик-офис Тимоти Стринга. Этот магазинчик Гринни мог спокойно рассматривать из окна своей квартирки, которую снимал с тех пор, как стал жить один.

Беда же состояла теперь в том, что ноги постепенно переставали слушаться Гринни, и навалившаяся вялая усталость подсказывала ему прекрасный способ избавиться от необходимости преодолеть последние сотни метров до своего жилища. Провести остаток ночи на ближайшей скамейке. Или просто под забором.

Но этот вариант не устроил те остатки сознания, что упорно копошились в его черепе. И, двигаясь короткими перебежками от одной точки опоры до другой, Гринни достиг расположенной неподалеку часовенки Пестрой Веры. Теплый трепещущий свет, льющийся из ее приоткрытых дверей, почему-то придал ему силы. Вернул уверенность в себе.

Почти твердым шагом (один только раз пришлось придержать норовящую повернуться под несколько необычным углом окружающую действительность, ухватившись за косяк двери) он вошел в часовенку и на минуту-другую замер, слегка покачиваясь и пытаясь поймать витающую где-то рядом мысль.

Потом, действуя по наитию, он принялся хлопать себя по карманам и нашел-таки остатки своей наличности. Видимо, он так плохо управлялся с «капустой», что какая-то добрая душа позаботилась, чтобы он не растерял свои «орлики». Добрая душа пребывала, видимо, тоже в состоянии далеко не полной трезвости. Купюры были спрессованы в почти неразделимый комок и засунуты поглубже в нагрудный кармашек пиджака. То есть в самое неожиданное, с точки зрения Гринни, место.

Он отслоил-таки от денежного комка несколько золотистых бумажек и стал двигаться вдоль одной из стен часовенки, мимо неровными шеренгами выстроившихся на полках изваяний божков Пестрой Веры. Перед некоторыми фигурками трепетало пламя свечей, лампадок и курильниц. Нужного ему божка он отыскал не сразу.

То был бог, которого не любил никто. И найти его алтарик можно было лишь в часовнях и храмах. Никто не хотел держать в своем жилище алтарь Уинну-а-Онноу — Неукротимого бога Отчаяния.

Гринни запалил свои купюры от ближайшего огонька, помахал занявшимся пламенем перед носом злого божка и прошептал в его лицо бешеным шепотом:

— Убирайся! Отцепись! Нетроньменя, скотина!! Нетронь!!!

Быть меж двух огней, вертеться между молотом и наковальней, сидеть между двух стульев — вот было жизненное предопределение Енота. Его Судьбой. Но сейчас он ощущал, что госпожа Судьба загнала его в чересчур уж узкий тупик.

Быть резидентом федералов в Закрытом Мире — уже само по себе довольно стремное занятие, на которое не первый встречный дал бы согласие. Ну первым встречным Енот не был. Когда у человека за плечами стаж работы на галактическую мафию, а затем — в ее же рядах — на Федеральное управление расследований, то встретить такого субъекта живым и здоровым не всякому удастся за всю свою жизнь в этом грешном мире. Что же до согласия на предложение занять должность, исходящее от господ федералов... Для человека с таким послужным списком, к сожалению, вопрос насчет того, согласен ли он с решениями, которые относительно его самого принимают «наверху», не более чем некая фигура вежливости.

Он как можно более обтекаемо отвечал на вопросы, которые один за другим задавал ему проверяющий. Это было очень сложно. Не только потому, что приходилось быстро придумывать невразумительные ответы на вполне ясные вопросы. Это было для Енота делом нетрудным. Даже пустяковым. Таким, которое он вел «на автомате». Чего-чего, а морочить людям голову было его профессией. Даже, выражаясь точнее, призванием. Плохо было другое. То, что морочить голову приходилось человеку, которого он по-настоящему уважал и который был ему чем-то симпатичен. При всем том, что пару раз чуть было не отправил Енота, созерцать небо в клеточку. К тому же морочить голову этому человеку было, в общем-то, бесполезно. Но...