Jamique - Дарт Вейдер. Ученик Дарта Сидиуса

Оказалось, что Орден переносим, потому что я делился с нею про Орден.

Зарубка вторая: моя жена решила подменить собой Храм. Она, как и он, объяснила мне, что глуп ещё падаван. Что он, падаван, много не понимает в реальной жизни. А затем вставала на дыбы из-за того, что падаван осмелился жить своей жизнью. Она желала мне добра! Она меня любила! Она хотела всё знать, направлять, давать советы… Руководить.

И так обижалась, когда её добро и любовь встречало отпор. Яростный и почти бесконтрольный.

Это всё вредное влияние канцлера: то, что я не желаю признавать себя дураком. Дураком перед ней — в том, в чём она почитала себя профессионалом. Это дурное влияние канцлера, её союзника, которому она в своё время смотрела в рот. Теперь в этом стал повинен я. Она это пережила, она решила предупредить. Оторвать тот того, кто посмел посягать на большой кусок моего времени. Души? Сердца?

Да-да, знаю. Палпатину я был нужен, он подыгрывал, он льстил мне. Хорошо льстил. Так хорошо, что, когда я всё-таки стал командовать флотом, у меня это великолепно получалось. И разбираться в политических делах вместе с моим императором — получалось тоже. И вообще я всё схватывал на лету. От политики до Силы. И Палпатин знал, что пока я — его ученик. Но когда-то я стану ему равным.

Дети вырастают.

А мужья?..

Ревность к Ордену, как я решил для себя, была под запретом. Она знала, что мне там плохо. Зачем ревновать? Но в то же время я — Избранный. Пусть не орденский, но рыцарь. Одарённый. Сверхординарный человек, который принадлежит — ей. Это я потом понял. А тогда терялся в догадках. И чуть не подставил нас с канцлером под удар. Да. Я пытался понять. Долго. Слишком…

Думаю, она гордилась собой. Как же. Тайный брак, такой риск, такая любовь с её стороны, такая романтика… только то, что мне за романтику могли снять голову, а в неё всего лишь потыкать пальчиками — в голову не приходило. И эта скрипка, заунывно начавшая играть всё более настойчивый мотив: я пожертвовала для тебя всем, а ты…

Чем ты пожертвовала, моя дорогая? Хотя бы одним платьем? Удобной комнатой? Счётом в банке? Хоть граммом роскоши, к которой ты была привычна? «Я пожертвовала для тебя всем, ты должен уделять мне больше внимания». — «Я занят. Я работаю, я занят». — «Ты не в Ордене!» — «Почему я должен быть там?» — «Ты в сенате и даже ко мне не заглянешь! Я ждала день, второй, я терпела, я специально прилетела с Набу — и не вижу тебя уже неделю!!!»

Какая жертва. Прилететь со своей зачуханной планетки, чтобы провести неделю в объятиях мужа. Вот уж воистину жертва. Отказаться от текущих дел сектора, окунуться в текущую жизнь Корусканта… принять ухаживания. Между прочим, Бейл пригласил меня в театр, и я согласилась, тебя же всё равно не было, а я должна поддерживать иллюзию того, что я…

Моя дорогая, я работал на износ. Орден, политика, война — а тут ещё необходимость учиться новым приёмам Силы, работать на канцлера шпионом — я едва успевал спать. Ты видела: я уставал. Ты чувствовала, что я тебе что-то не говорю. Да, ты чувствовала — и я тебе многого не говорил. Потому что не мог. Потому что это была не моя тайна.

Нет, у нас были замечательные времена. Целые периоды, когда мы принадлежали друг другу. Взрослый рыцарь, влюблённый сенатор. Вот именно: когда мы принадлежали друг другу. Когда рыцарь Скайуокер принадлежал ей. А не пропадал в канцлерском кабинете. На его приёмах. На его заседаниях. В его поездках. И ничего не рассказывал об этом жене.

Доверься мне, просил я с наивностью миллиардного по счёту наивного придурка. Доверься мне, такое время.

Чуть всё не погубил. Если бы не решил довериться сам — канцлеру. Потому что чувствовал опасность. Но не понимал, как с ней сражаться.

Учитель выслушал меня и сказал то, что для него было очевидно. Вопрос не в дурном влиянии — а в том, что муж должен принадлежать жене. Вопрос в том, что она бесится от того, что чувствует зону молчания у меня. У нас. То, что я ничего не говорю. Что у меня от любимой есть тайны. Что есть кто-то или что-то, что важней её. То, о чём она — не знает.

Женщина простит всё, кроме невнимания. А для неё твои тайны — именно это. Дай ей понять, что она важнее. Доверься — ей. Скажи — правду…

Я хлопал глазами, а он улыбался. Улыбался, хотя с полным правом мог бы меня убить. И я бы не пошевелился, сам помог это сделать. Меня осенило: она ведь могла разоблачить нас. Влюблённая баба. Влюблённая и ревнующая женщина может докопаться. Или рядом копнуть. Привлечь внимание тех, кого не стоит.

Она была умна — но куда в тот момент делся её ум? В ревность.

Пусть считает, что наши секреты с тобой — секрет полишинеля. Ты работаешь со мной, потому что Орден приказал тебе контролировать и шпионить.

Я помню, как я смеялся этой идее. «Скажи ей правду, — с милой улыбкой посоветовал мне он. — Скажи правду, иначе она всё перебаламутит. Скажи, что это секретное задание Ордена — у канцлера в шпионах. Изобрази долгие терзания и колебания, и в конце концов скажи, как будто бросаешься в омут… Гляди в пол. Медленно цеди слова. А потом посмотри на неё долгим и мучительным взглядом и произнеси: ведь ты меня не выдашь? Ты понимаешь, почему я молчал? Я должен молчать… Я работаю на Орден — но ты ведь знаешь, что… Замолчи на этом. И пусть непроговоренным рефреном, во взгляде, в жестах будет: мне трудно и я в опасности, любимая. Ты знаешь, что я в опасности в Ордене. И я вынужден…

Если всё сделаешь правильно — она поверит. И тебе же и обломится, — губы в иронической усмешке. — Она тебя — пожалеет. Вулканическая ночь, по крайней мере, тебе обеспечена».

Он оказался прав. Этот старых хитрец, проницательный, циничный и умный. Так оно и было.

Было.

А потом было откровение правдой — и Мустафар.

Что же. Возможно, я сам виновен в своей судьбе. Когда на неё — на тебя, моя жена, обрушилась правда — ты сломалась. Ты прилетела на Мустафар закатить мне истерику. Дикую женскую истерику под видом политики, Храма, детей. На самом деле ты была в ярости, в боли, не могла простить. Ты солгал мне, а я же твоя жена, сволочь. Ах, да. Ты была ещё и беременна. Был ребёнок. Ещё не рождённый ребёнок, который тоже был твоей заслугой. Ты решила рожать. Как героично…

И вот тогда, на Мустафаре, глядя в твоё лицо, я вдруг понял. Я увидел — то, что ожидает меня в будущей череде дней. Я смотрел в твои горячечные глаза, смотрел на горячие губы, которые говорили, кричали, говорили… Пламя Мустафара плясало в твоих зрачках — а я видел стену. Ты, такая обычная, такая женщина… Плюнуть на политику — я пойду, Анакин, с тобой. Оби-Ван нам поможет… у меня как будто щёлкнул переключатель. Я смотрел на тебя и пытался понять — что? Что было, что будет? Что говорит эта женщина, почему она мне мешает? Что она кричит о детях и об Оби-Ване? Чем её не устраивает Империя и то, что я сделал?