Селия Фридман - Рожденные в завоеваниях

— Что это?

Медленно и очень осторожно, чтобы не вывести из терпения сына, Сечавех снял с левого указательного пальца широкое золотое кольцо. Он сделал жест, словно собирался бросить его, затем передумал — лифт находился прямо за Тураком — и вместо этого бросил кольцо на платформу, затем подтолкнул его носком сапога, пока оно не оказалось у ног Турака.

— Что это? — снова спросил молодой человек, уже менее уверенный в себе.

— Твое наследство.

Шокер качнулся в руке Турака.

— Видишь ли, я ожидал этого. Конечно, ты не можешь убить меня. Я проверил, чтобы мои коллеги знали о нашей неприязни. Да, Турак, всегда помни, что даже у меня есть союзники и на протяжении последних нескольких лет я следил за тобой. Поэтому убивай меня, если хочешь — но только если не ценишь собственную жизнь.

Рука Турака немного опустилась, движение получилось бессознательным, незапланированным он са не заметил как это вышло.

— Ты блефуешь, — неуверенно обвинил он отца.

— Правда? Ну тогда убей меня, Турак. Я умру с наслаждением, думая, как тебя за это накажут — вероятно с помощью устройства, что я как раз разработал для этой цели.

«О, боги, благословите его!» — выругался про себя молодой человек. Ненависть застила ему глаза, ненависть и боль, но он не смел выстрелить.

— Но тогда зачем это? — Турак указал на кольцо у своих ног. Рука его дрожала.

— Потому что ты его заработал, Турак. Ты доказал, что ты — мужчина. Браксан должен быть готов уничтожить любого, кто стоит между ним и его удовольствием — даже если этот кто-то относится к его расе. Даже собственного отца. — лицо Сечавеха посуровело. — Есть и другие, которые называют себя браксанами, но они не понимают, что это значит, и еще меньше достойны этого звания. Но ты, мой сын, ты, кого я готовил… ты воистину браксан. Наконец-то! — глаза Сечавеха горели, а на лице играла улыбка, одновременно веселая и жестокая. — Тебе для этого потребовалось много времени.

Трясясь от позора и ярости, Турак опустил оружие.

— Отменное здравомыслие! — одобрил кайм’эра. — Прекрасная смесь варвара и государственного деятеля. Готов убить, но способен увидеть ограниченность политического окружения. Из тебя получится прекрасный взрослый, Турак.

— Я тебя ненавижу, — с чувством ответил сын. — На этот раз ты меня победил, но клянусь, кайм’эра…

— Конечно, — Сечавех нетерпеливо оборвал его. — Безусловно, ты исполнишь свою клятву. У меня в этом нет ни малейшего сомнения. Тебе придется подождать, пока ты не будешь уверен, что я перестал следить за тобой. Для этого потребуется много времени. Но человек становится умнее, живя в постоянной борьбе, — он слегка поклонился, на самом деле даже слишком, больше забавляясь, чем выказывая уважение, но не полностью отказывая сыну в последнем. — Я долго ждал этого, Турак. Поздравляю. А теперь, прошу прощения, у меня очень плотный график…

Турак мог выстрелить тогда — ему следовало бы выстрелить, но реальность связала его по рукам и ногам и он не мог нажать спусковой крючок, который обрек бы на смерть не только кровожадного Сечавеха, но и его жестокосердного сына. Он в бессильной злобе смотрел, как шаттл взлетает с платформы и медленно поднимается в стратосферу, а затем и вовсе скрывается из глаз. Высоко в небе встревожено парили едва раскрывшиеся цветы.

«Ну, погоди! — подумал Турак. — Когда-нибудь…»

Но он не забыл поднять кольцо.

Анжа попала в капкан чужого сна.

Такие вещи случались не часто, но случались. Сила эмоций означала силу контакта; в ограниченном пространстве Института, где жили, работали и вместе тренировались сотни экстрасенсов, следовало ожидать, что время от времени двое спящих синхронизируются (как это называлось в Институте) и разделяют одни и те же сны.

Шансы, что подобное произойдет за пределами Института были ничтожно малы. Тем не менее в этом случае все сошлось воедино. Тот человек обладал слабыми экстрасенсорными способностями, они и позволили ему вступить с ней в контакт; по чистой случайности синхронизировались циклы сна обоих, поэтому в ту ночь они начали видеть сны одновременно; их эмоциональное состояние оказалось сходным, и легко можно было запутаться не в том сне, а эту ошибку трудно исправить после того, как все совершилось. Тем более, что Анжа еще не закончила процесс обучения. Если бы она прошла полный курс, то смогла бы отогнать вторгающиеся образы при помощи ясного и четкого телепатического воздействия, засчет своего навыка. А так, лучшее, что она могла сделать, — это сохранять самообладание в мире, контролируемом другой личностью, и ждать, пока сон не кончится сам по себе.

Они делили одно тело — чужого — и следовали по знакомым залам Азеанской Академии Воинского Искусства. Паутина переплетающихся биосфер, что кружатся между четвертой и пятой планетами Лууса — Академия была словно улей, где постоянно царила суета. Тут изучали свое искусство дипломаты Империи, мастера по ведению переговоров в Бесконечной Войне изучали традиции и обычаи врага. В Биосфере Людей находилась одна из самых больших, ориентированных на людей, библиотек в Империи, и к ней стаями слетались ученые. Учебные войны организовывались вокруг внешних планет системы, в то время как планеты под номерами три, четыре и пять использовались для учебных занятий на поверхности; участники программ размещались в широко раскинувшейся сети общежитий Академии, боевые корабли стояли в доках на периферии. И конечно там находились студенты: они индивидуально спонсировались, их сурово тренировали и готовили для освоения всех граней Войны, Которую Нельзя Закончить — или любого другого, более мелкого конфликта, на пути которого они могут оказаться в процессе профессиональной деятельности. Немыслимо представить Академию безмолвной; представить, что эти залы когда-то опустеют, вообразить, что все остановиться хотя бы на минуту.

Но тогда — во сне — все было пусто.

Он — они — путешествовал по многочисленным, округлым, гладким коридорам, переходя с неспешного шага на нервный бег по мере того, как нарастала тревога. Что-то было не так: Академия покинута — всех эвакуировали? — и он — единственный человек, оставшийся в ней. Его гнала паника и он открывал одну дверь за другой, и отчаянно искал признаки жизни. Но не находил их. С Академией случилось что-то страшное, и его оставили одного. Страх усиливался, когда он представлял всевозможные несчастья, но даже самое худшее из них не объясняло его изоляцию.