Владимир Михайлов - Наследники Ассарта

Таким образом – без препятствий, но полный недоумения – что это за люди и почему их оказалось тут вдруг так много (судя по многим диалектам, на которых они объяснялись, народ этот собрался тут со всех краев Ассарта), Хен Гот добрался наконец до своего дворцового жилья.

Но от былого уюта в недавно – при нем – отремонтированной и обставленной комнате не осталось ничего. Здесь валялись старые матрасы и одеяла, сумки и кожаные заплечные мешки, солдатские куртки и штаны, – какая-то казарма учинилась там, где ему так хорошо думалось и отдыхалось. Это было прежде всего обидно. Стоило ему ненадолго исчезнуть – и все, начиная с Властелина, о нем забыли. Словно и не было у него никаких заслуг перед Властью и перед всем Ассартом…

Увиденное настолько испортило историку настроение, что он и думать перестал о каком-то везении. Вслед за обидой пришел гнев. И Хен Гот, выпрямившись и выпятив грудь, двинулся дальше – чтобы не кому-нибудь, а самому Властелину высказать свои чувства.

Но вместе с тем, конечно, все же предложить свои услуги. В глубине души историк всем прочим силам предпочитал законную власть – раз уж она уцелела в таких передрягах, пусть правит и дальше, а за ним-то дело не станет.

Таким образом Хен Гот быстро и однозначно разобрался в том вопросе, для решения которого собралось сюда множество людей со всей планеты. Не те, конечно, кого он видел в коридорах, но другие – кого эти, коридорные, сопровождали и охраняли.

Нахмурившись, чувствуя себя оскорбленным в лучших чувствах, историк даже не стал заходить в бывшую свою комнату и двинулся дальше, мысленно еще и еще раз произнося те слова, с которыми собирался обратиться к Властелину, чтобы сразу заинтересовать его. Нет, не с жалобами, конечно; это было бы самой большой ошибкой. «Бриллиант, в знак своей преданности Власти я принес вам самые точные сведения о том, где находится Жемчужина Леза и ваш милый сын и Наследник…»

Однако везение, видимо, покинуло его окончательно. Вместе с хорошим настроением.

В зале, служившем приемной, рядом с которым располагался кабинет самого Изара, солдаты дежурили всегда. Вот и сейчас он завидел их еще издали. И даже обрадовался. Но, приближаясь и вглядываясь, тут же разочаровался.

И не зря. Оба охранника вели себя так, как ни за что не осмелились бы, будь Властелин тут, за стеной. Один развалился на диване, другой – в кресле, задрав ноги в грубых башмаках на бесценный столик эпохи Амоз. Оба курили корешки, и дым в приемной стоял столбом. А кроме солдат в помещении не было ни души – ни даже какого-нибудь мелкого секретаришки, каким положено днем и ночью ожидать в приемной высочайших поручений. Например, вызвать кого-то из вельмож или просто принести чашку кофе…

Нет, Властелина тут не было.

Хотя, собственно, – опомнился Хен Гот – а что ему тут делать, когда до конца ночи осталось еще изрядно? Это только так говорится, что Власть бдит днем и ночью. На самом деле ночами она спит – если только не развлекается.

Решимость не исчезала. Как добраться отсюда до личных апартаментов Властелина, историк помнил. Пришлось только переходами обойти приемную – коридор, закуток, снова коридор – и он оказался в нужном месте.

Здесь охраны вообще не оказалось. Вокруг была тишина. Лишь из-под одной двери пробивался свет. Но то не были покои Властелина. Свет горел в комнатах, которые занимал Эфат, бессменный камердинер. Едва ли не бессмертный.

Историк помедлил. Потом решительно нажал на ручку двери. Потянул ее на себя. Вошел, заранее улыбаясь. Эфат всегда относился к историку хорошо.

Старый камердинер сидел в кресле перед холодным камином, откинув голову на мягкую спинку. Спал.

Историк неслышно приблизился.

Глаза спящего были открыты. И в них застыло выражение ужаса.

То был не сон, понял Хен Гот.

Он испугался.

Он вообще не любил мертвых. Тем более – умерших по неизвестной причине. И еще более – находящихся близ него.

С теми, кого застали около тела, обычно – он знал – не очень-то церемонятся.

Так же беззвучно ступая, историк направился к выходу.

Дверь распахнулась, когда он еще не успел коснуться ручки. За нею стояло двое. Он помнил их: люди эти были из специальной Службы Неприкосновенности Царственных особ, головорезы генерала Си Лена. Люди, не нуждавшиеся в огласке.

Оба одновременно шагнули вперед. Хен Готу пришлось отступить. Больше всего ему хотелось в этот миг исчезнуть, оказаться где угодно – только как можно дальше от этой комнаты, от Жилища Власти вообще. У Охранителя. У Миграта даже…

Ах да, Миграт убит.

«Это я, я сам убил его, – почему-то вспомнил Хен Гот. – Зачем я это сделал? Правда ли, что убийц всегда находят?»

Двое, медленно наступая, уже оттеснили историка почти к самому креслу, к все еще сидящему в нем Эфату. Одновременно – словно глаза их управлялись единым механизмом – посмотрели на мертвеца. Разом уперлись взглядом друг в друга.

– Готово дело, а? – сказал один.

– Чистая работа, – согласился другой.

И четыре глаза вмиг перепрыгнули на Хен Гота. Каждая пара их, казалось, притягивала историка к себе. Они стояли по разные стороны – и ему вдруг почудилось, что взгляды эти сейчас разорвут его пополам. Или совершат что-то другое, столь же страшное…

Хуже всего было то, что он не мог смотреть на обоих одновременно. Обращаться приходилось к кому-то одному. Хен Гот повернулся к правому. Собрал все силы, чтобы улыбнуться. Улыбка получилась (он сам чувствовал) неестественной, как бутерброд с песком. Он все же проговорил – даже с претензией на безмятежность:

– Проходил по коридору, вижу – свет, дай, думаю, зайду к камердинеру Эфату…

Тот, к кому он обращался, сказал напарнику:

– Ты слушай внимательно. Он, видишь ли, дай, думает, зайдет на огонек к старику Эфату…

– Дай, думает, – продолжил второй, – замочу старика. Старичок ведь не бедный был, верно?

– Столько лет при Властях, да чтобы бедный, – сказал другой. – Да я и сам помню… Значит, замочу, думает, и пошарю по шкафам да шкатулкам. Как-никак, старик всеми регалиями власти ведал – не подделками, для улицы, а подлинными, что больших-больших денег стоят… Теми, что называют Сокровищами Ассарта.

– Что вы говорите! – изо всей силы крикнул Хен Гот. – Как вы смеете!..

Тот, что стоял справа, как-то неуловимо-легко ткнул историка щепотью в поддых. Не очень больно даже, но дыхание пресеклось, и не до речей стало.

– Но не успел, мы вспугнули, – сказал правый, не обращая на скорчившегося историка ни малейшего внимания. – Убить успел, а вещички взять мы не дали.

– Придушил старика, – дополнил левый. – Глаза выкачены, как только не выпали, и лицо вон какое – нездорового, прямо сказать, цвета.