Владимир Михайлов - Тогда придите, и рассудим

– Да, – сказал Форама. – Сложное положение. Мы, люди, тоже нередко оказываемся перед такой дилеммой, когда логические размышления не могут подсказать правильное решение.

– Как же вы поступаете тогда? Отказываетесь от задачи?

– Нет, малыш. Мы все же решаем ее. Но уже не рассудком. Мы призываем на помощь чувство. И оно подсказывает, в какой стороне лежит истина.

– Чувство. Что это такое? У меня оно есть?

– У тебя его нет, малыш, – негромко произнес Лекона.

– Не может быть, – сказал малыш. – Все знают, и я сам знаю, что сделан так, что у меня есть все, что есть у людей, но во мне всего больше, и я пользуюсь им лучше, чем люди. Ты хочешь сказать, Лекона, что я в чем-то уступаю людям? Это противоречит всей моей информации. Я не согласен.

– Во всем, что касается разума, малыш, – вступил в разговор и Хомура, – ты, конечно, намного выше каждого из нас, да, наверное, и всех нас, вместе взятых. Но что касается чувства… Думаю, что тебя им просто не снабдили.

– Почему, Хомура?

– Да потому, что люди дали тебе все, что умели. А чувство… Мы просто не знаем, как его сконструировать.

– У вас оно есть – и вы не можете?

– Мы еще не так хорошо знаем самих себя, малыш.

– Все равно. Значит, меня обманули. Если то, что вы называете чувством, может помочь в решении сложной задачи, то вы были обязаны снабдить меня им. Но я так и не понимаю, что это такое и как оно может помочь. Возможно, это – подсчет вероятностей? Это я умею.

– Нет, малыш, – сказал Форама. – Я сейчас постараюсь тебе объяснить, а ты наверняка поймешь, ты же очень умен. Скажи: можешь ты определить свое состояние – то состояние, в котором находишься в каждую данную минуту?

– Конечно. Я саморегулируюсь, самонастраиваюсь, саморемонтируюсь, постоянно контролирую каждый свой элемент. Значит, я в любой момент знаю, в каком состоянии находится каждая моя часть, и следовательно – в каком состоянии весь я.

– То есть ты как бы видишь себя со стороны. И знаешь, что бывают состояния, когда у тебя все в порядке, а бывает и что-то не в порядке. И ты доволен или недоволен этим.

– Что значит – доволен?

– Это когда ты знаешь, что у тебя все в порядке и ты можешь делать все именно так, как надо. А недоволен – когда чего-то не можешь.

– Значит, сейчас я недоволен?

– Почему?

– Потому что не могу решить дилемму с информациями.

– Да, пожалуй, ты недоволен. Но довольство или недовольство – это чувство. Возьми вот это свое состояние и попытайся забыть на миг, что ты не можешь разобраться с информациями. Если, как только ты об этом забудешь, все исчезнет – ты ничего не чувствуешь. Если останется…

– Забыть? Как это сделать? А, отключить этот участок памяти. Пробую… Что-то остается. Послушай. Это похоже на звук. Снаряд уже разорвался, его больше нет. Но звук еще есть, и его можно воспринять, сделать засечку…

– Похоже, да.

– На что еще оно похоже?

– Пожалуй, на знак. Плюс или минус перед числом. Представь: числа нет, но ты от этого не перестаешь знать, что такое плюс и что – минус.

– Конечно. Плюс – числа больше нуля, минус – меньше.

– Так вот, представь, что чувство – подобие знака. И если у тебя есть два числа, абсолютная величина которых равна, но знаки противоположны, ты ведь знаешь, какое из них больше другого.

– Начатки алгебры.

– Совершенно верно.

– Но если я разбираюсь в знаках, то я чувствую?

– Не совсем, малыш. Если люди дают тебе знаки, ты в них, конечно, разбираешься. Но умеешь ли ты сам выставлять знаки, определять, что положительно и что отрицательно?

– Не знаю. Как мне узнать?

– Вернемся к тебе самому. То, что мы назвали довольством, когда у тебя все в порядке и все получается, это что: плюс? Или минус?

– Конечно, это больше нуля. Это плюс.

– Плюс, малыш, верно, потому что кроме самой выполненной работы у тебя есть еще чувство, именно чувство, что работа выполнена, и тебе от этого хорошо: работа ушла, а что-то осталось в твоей памяти.

– Да, ты прав.

– А когда ты не можешь выполнить задание, у тебя, кроме несделанной работы, возникает еще и неудовольствие оттого, что работа не выполнена. И если даже задание отменят, ощущение это останется, правильно?

– Да, эта информация останется в моей памяти.

– Тогда скажу тебе, малыш: чувство у тебя есть. Но в очень неразвитом, первобытном состоянии.

– Как же оно может быть, если вы мне его не дали?

– Очень просто. Это свойство может, наверное, возникать как результат деятельности достаточно сложно организованного вещества. Например, способность рассуждать: таится ли она в каждом твоем элементе?

– В каждом кристалле? Нет, конечно. У них только и есть, что два состояния. Они не рассуждают. Это я рассуждаю.

– То есть, когда кристаллы организовали определенным образом, возникла способность рассуждать. Вот так же возникает и способность к чувству. Понимаешь, люди ведь не вложили в тебя способность рассуждать. Только соединили по определенной схеме кристаллы и подключили питание и все твои органы.

– Но послушай, если у меня есть чувство, значит, я могу и воспользоваться им для решения задачи?

– Это не так просто. Надо понять, что это за чувство, если оно у тебя есть.

– Разве бывают различные чувства?

– О, их много.

– Ты должен перечислить их и объяснить значение каждого.

– Но это может затянуться, малыш…

– А ты говори побыстрее.

– Постараюсь. Хотя об этом трудно говорить поспешно. Я полагаю, что первое и самое главное чувство, какое есть у нас, – любовь.

– Любовь, – повторил малыш.

Почти сразу же сзади, от двери, раздался новый голос:

– Объяснение в любви малышу, прелестно. О, а это что за явление? Посторонний штатский в центральном посту Полководца! Однако наверху меня никто об этом не предупредил. Не должно ли это означать, что у него нет соответствующего разрешения? Интересно, что скажут мои уважаемые соратники?

Трое обернулись. Двое из них узнали вошедшего сразу же: сослуживец, старший проверяющий, супер-корнет Амиша Ос. Сейчас время очередной проверки несения службы не подошло, но по уставу он мог учинить и внеочередную, в любой момент, это даже поощрялось. Ох, как некстати оказался он здесь…

Амиша Ос сделал несколько шагов от двери. Остановился. Насмешливо улыбнулся:

– Ну, птенчики мои? Что же о любви? Прикажете сразу вызывать жандармов или же желаете дать какие-то объяснения?..

Олим ничуть не изменился за одиннадцать лет, даже не поседел (или он красил волосы?). Он смотрел на Мин Алику все теми же неподвижными, непроницаемыми глазами и говорил по-прежнему негромко и даже не очень выразительно – недостаток угрозы или, напротив, одобрения в его голосе с лихвой компенсировало содержание слов. Усевшись перед ним, Мин Алика сперва ощутила привычную робость, какую испытывала раньше под его взглядом и в особенности при его молчании, которое бывало порой еще выразительнее слов. Но ведь в конце концов немало времени прошло, и если Олим остался тем же самым ее высшим начальником, то она-то изменилась! Эта мысль заставила ее чуть выше поднять подбородок и улыбнуться Олиму, несмотря на то, что на сей раз он не пригласил ее, как бывало, к окну, где стояли мягкие кресла с овальным столиком и вазой, в которой к приходу Мин Алики всегда стояли свежие цветы; сейчас Олим остался за своим столом, старинным, за которым, надо думать, не один шеф этого учреждения проводил служебные часы, массивным и внушительным, как крепость. Мин Алике же он указал на стул напротив стола, не рядом, а шагах в трех; это можно было воспринять, как предупреждение: не дружеская беседа состоится сейчас, а допрос по всей строгости.