Питер Гамильтон - Нейтронный Алхимик. Конфликт

Тонкие лучики рассвета, пробивавшие бамбуковые жалюзи, были необычайно густого алого оттенка. Спальня из привычного уже набора полутеней превратилась в этюд, написанный всего двумя красками — непроглядно-черной и алой. Мрачное это зрелище странным образом наполняло душу Мойо глубоким довольством.

Лежавшая рядом Стефани пошевелилась, потом присела, хмурясь.

— Тебя вдруг такое счастье охватило… Что случилось?

— Не знаю… — Он проковылял к окну, раздвинул пальцами тонкие бамбуковые полоски. — А! Иди сюда, посмотри.

Небо над Эксноллом заволакивали тускло-багровые перистые облака. Лучи рассвета сливались с их внутренним свечением. Только на востоке небо еще темнело, но ночь уже отступала, умирая.

— Больше мы не увидим звезд, — счастливо выдохнул Мойо.

Сама Земля трепетала от мощи, творившей этот заслон, и Мойо ощущал его сердцем и откликался, добавляя каплю собственной силы, чтобы поддерживать его. Он подозревал, что это единение душ было в чем-то сродни Согласию эденистов. Аннета Эклунд победила, превратив полуостров в край живых мертвецов. И два миллиона одержимых подсознательно сливали воедино свои энергистические способности, исполняя общее желание своего коллективного бессознательного.

В глубине сада, где нависающие ветви преграждали путь разгорающемуся алому свету, мелькнуло несколько теней. Садовые механоиды давно вышли из строя, перепахав перед этим большую часть клумб и газонов. Распахнув свой разум, Мойо ощутил несколько трепещущих комочков мыслей. Опять избежавшие одержания детишки. Не он один отпустил своего подопечного. К сожалению, королевская морская пехота отступила очень быстро.

— Черт. Опять за едой вернулись.

Стефани вздохнула.

— Мы уже оставили им все пакеты из кухни. Что еще можно им дать?

— В доме напротив были куры. Всегда можно зажарить и выставить на улицу.

— Бедные дети. Им, наверное, ужасно холодно спать на улице. Не принесешь кур? Я пока разогрею плиту, и мы их запечем в духовке.

— А зачем мараться? Сразу превратим в жареных.

— Что-то не верится. И я не хочу, чтобы детей от непрожаренной птицы понос мучил.

— Если расстрелять их огнем, прожарятся сами.

— Не спорь, лучше неси кур. — Она легонько развернула его за плечи и подтолкнула. — Все равно их надо ощипать.

— Ладно, иду, — усмехнулся он, создавая на себе одежду.

Спорить было бессмысленно. Это была одна из черт Стефани, которые ему так нравились, — она имела свое мнение по очень немногим вопросам, но уж если что-то для себя решила…

— Кстати, а сами мы что есть будем? В доме не осталось ничего, и народ уже растаскивает припасы из магазинов на Мэйнгрин.

Поэкспериментировав, он выяснил, что его энергистическая сила не столь всемогуща, как казалось. Он мог навести иллюзию на любой предмет, и если это длилось достаточно долго, материя приобретала форму и текстуру, какие Мойо себе представлял. Но человеческому телу требовались определенные белки и витамины. Деревяшка, выглядевшая и пахнувшая как лососина, для желудка была ничем не лучше жеваной бумаги. И даже с настоящими продуктами приходилось соблюдать осторожность. Его уже один раз стошнило после того, как, преобразуя хлеб в пакетиках в шоколадный мусс, он забыл снять с него фольгу.

— Об этом можно подумать и попозже, — решила Стефани. — Если придется, всегда можно уехать из города и устроиться на одной из ферм.

Потомственного горожанина Мойо такая идея не привлекала, но вслух он этого не высказал.

В дверь постучали прежде, чем Мойо успел выйти на улицу. На крыльце стоял их сосед Пэт Стейт в роскошном бейсбольном костюме в сине-серую полоску.

— Мы тут команду набираем… — с надеждой проговорил он.

— Да мы встали только что.

— А, понятно. Вы извините… Но если после обеда вы свободны…

— Тогда, конечно, подойду.

Пэт принадлежал ко все растущему числу экснолльских спортсменов-любителей, вознамерившихся, казалось, переиграть во все подвижные игры, придуманные когда-либо человечеством. Два городских парка они уже заняли.

— Спасибо, — выдавил Стейт, не замечая иронии в голосе и мыслях Мойо. — На нашей улице поселился один бывший англичанин. Обещал научить нас играть в крикет.

— Просто сказка.

— А вы во что играли раньше?

— В покер. На раздевание. А теперь извините, мне еще кур на завтрак ловить.

Куры давно вырвались из загородки, но из сада не уходили, роя газон в поисках червячков. Порода была генинженированная — толстенькие, изжелта-рыжие и на удивление быстроногие.

Первая попытка поймать курицу закончилась для Мойо тем, что он уткнулся носом в газон. Когда он поднялся на ноги во второй раз, куры сообразили, что творится что-то не то, и с перепуганным кудахтаньем попрятались по кустам. Мойо бросил на них озлобленный взгляд, поспешно отряхнул грязь со штанов и рубашки и ткнул пальцем в воздух. Капля белого огня перебила курице шею. Разлетелись перышки, и хлынула неожиданно обильным потоком кровь. Мойо понимал, насколько нелепо это выглядит — такой мощью кур давить. Но если хоть так получается…

Расстреляв всех кур в поле зрения, Мойо подошел к ближайшей тушке, и та, к его изумлению, бросилась прочь, болтая держащейся на одной полоске кожи головой. Одержимый недоверчиво воззрился на нее — сам он всю жизнь полагал, что это сказка. Потом к свободе устремился второй труп. Мойо закатал рукава и призвал огоньку посильнее.

Когда он вернулся в бунгало, из-за приоткрытой двери в кухню доносились голоса. Ему даже не понадобилось напрягать шестое чувство, чтобы понять, кто заглянул в гости.

Под управлением Стефани печка пылала жаром. Вокруг нее грелись ребятишки, попивая чай из огромных кружек. При виде Мойо все замолчали.

Стефани улыбнулась было смущенно и тут же изумленно моргнула при виде обугленных ошметков курятины. Дети захихикали.

— А ну, марш в холл! — прикрикнула она на них. — А я тут посмотрю, что можно спасти.

— Какого черта ты творишь? — спросил Мойо, когда они вышли.

— Приглядываю за ними, конечно. Шеннон говорит, что со дня появления одержимых она ничего не ела.

— Но ты не можешь! Представь…

— Представить что? Что полиция явится?

Мойо бросил обугленные тушки на кафельный разделочный столик у плиты.

— Извини.

— Мы в ответе только перед своей совестью. Больше нет законов, нет судов, нет правых и виноватых. Только «правильно» и «неправильно». Для того нам ведь и дана эта новая жизнь, верно? Чтобы слушаться только себя.

— Не знаю. Наверное.

Стефани прижалась к нему, обняв за талию.

— Посмотри на это с точки зрения эгоиста. Ну чем тебе еще занять день?

— А я-то думал, что это я неплохо приспособился.