Сергей Снегов - Вторжение в Персей

И посредине зала, между полом и потолком, тихо реял полупрозрачный шар. Тогда, в вещем своем бреду, я страшно боялся приблизиться к нему, а сейчас сам стремился поближе, но ноги плохо слушались меня — в шаре плавал в питательной жидкости Главный Мозг Станции…

Не знаю, сколько бы я так стоял на пороге, радостно ошеломленный, не давая никому пройти, если бы в помещении не раздался обращенный к нам Голос.

Нет, я должен на этом остановиться!

В моем безыскусном повествовании, где одна правда и нет ни атома фантастики, лишь голос этот, звучавший отовсюду: сверху, с боков, в нас самих, — лишь он и сейчас мне кажется фантастическим. Я слышал его много раз, я путал его с собственным голосом, с голосом Орлана, — теперь он был сам по себе, свой, а не переданный другому, знакомый в целом и в мелочах, в каждом звуке, в каждом придыхании — знакомый!

Он был чудесен, чарующе красив, звучен, торжествен… Я говорю чепуху! Этот голос был добр — вот главное в нем.

— Входите, люди и друзья людей! — проговорил Голос. Один Ромеро среди нас так свободно владел лексикой и произношением на современном международном человеческом языке, как этот Голос, никогда до того не знавший человека. — Я долго ждал вас — и вы наконец пришли!

Спазма сжала мне горло. Ромеро с мольбой посмотрел на меня, Андре сердито толкнул локтем. Мне надо было ответить на обращение Голоса, но всех моих сил хватило лишь пробормотать что-то невразумительное.

— Я рад, что вы здесь, адмирал Эли! — продолжал Голос. — Я счастлив, что вы победили.

Я отчаянно придумывал, что бы сказать торжественного и величественного, только это и подходило к случаю, но в голову упрямо лезли одни глупые мысли, и я, ужасаясь своей нетактичности, сдавленно выговорил:

— Если ты рад нашей победе, почему ты не помог нам победить?

Голос ответствовал с мягкой укоризной:

— Я помогал вам, Эли.

Я в смятении посмотрел на товарищей. Вид у них был не умнее моего. Общее смущение подействовало на меня успокаивающе. Я поправился:

— Я хотел сказать: ты мог бы открыть двери Станции без кровавых сражений с фантомами.

Укоризна в Голосе стала слышней:

— Ты забыл о Надсмотрщике, которого вы заперли в каземате. Этот глупец проверял каждую мою команду. Мне пришлось искать путей, недоступных его пониманию.

Я понемногу оправлялся от потрясения. Я уже не искал мыслей, чтоб выпалить их, не раздумывая, годятся ли они. Теперь я задавал вопросы важные, а не случайные.

— Ты назвал меня по имени… Очевидно, ты хорошо знаешь нас всех?

— Да, хорошо. И секретаря адмирала, Ромеро, и трех капитанов — Осиму, Петри и Камагина, и доброго Лусина, и тебя, бедная Мэри, потерявшая единственного сына, — я пытался спасти его, но не сумел… И тебя я знаю, умный Орлан, я часто навещал тебя, нашептывая свои планы и порождая в тебе мучительные сомнения. И ты, смелый Гиг, встречался со мною, мы с вашей высадки на Третьей планете работали с тобой на одной мозговой волне. И в тебе, храбрый Труб, я не раз говорил твоим же голосом, правда, ты мало прислушивался к своему голосу. И с тобой я беседовал, блистательный Андре, так умело лишивший себя разума, я вместе с твоими друзьями помогал тебе выбраться из трясины безумия. Все вы мои знакомые и друзья с момента, как я закрыл вашим кораблям выходы из Персея. Но ближе всех мне ты, Эли, твои могучие мозговые излучения раньше других человеческих излучений уловили мои приемники и тебе я, единственному, открыто являлся в сновидениях.

Ромеро, наклонившись ко мне, шепнул:

— Положительно, этот таинственный Голос — неплохой человек! Как по-вашему, адмирал?

Я с волнением упрекнул Голос — мне вспомнились наши метания в тенетах Персея:

— Ты сказал — закрыл выходы… Ты отрезал нам пути к спасению, так будет вернее!

Голос оставался таким же добрым, но в нем зазвучала печаль:

— А разве вы прорывались в Персей, чтоб немедленно искать спасения из него? Вы хотели узнать, что происходит в нашем скоплении — и я осуществил для вас эту возможность. А сейчас я передаю в ваши руки мощнейшую из крепостей ваших врагов, — тебе этого мало? Ход космической войны между вами и разрушителями переламывается в вашу пользу, — по-твоему, это называется отрезать вам пути к спасению?

Я почувствовал себя пристыженным. Появление Голоса было слишком неожиданным, чтоб я успел сразу оценить все следствия из этого.

В чем-то он походил на МУМ, такой же обстоятельный, сообщаемые им сведения были так же исчерпывающе точны. Да и роль его здесь, на Станции Метрики, была аналогична роли МУМ на наших галактических кораблях.

Но было и важное различие, все мы его ощущали. МУМ остается бесстрастной, какую информацию ни передает, она — машина, гениально сконструированная машина. Голос был человеком. Ромеро тонко сказал о нем: так разговаривать, как говорил он, могли мы сами.

И, вероятно, это человеческое, слишком человеческое в нем и было причиной того, что во мне возбудились сомнения. Не столкнулись ли мы с новой имитацией нас самих? Фантомы на Третьей планете были достаточно правдоподобны, чтоб исключить еще одну иллюзию, на этот раз не оптическую, а акустическую. Хитрость врага была не менее вероятна, чем участие друга. Я приказал себе не поддаваться очарованию Голоса. Я попросил:

— Расскажи, что нового на границах Персея.

Он ответил — и в нем звучало сочувствие к моему нетерпению и моей тревоге:

— Когда я отсекал конвойные звездолеты от «Волопаса», человеческий флот преодолел первую линию преград. Путь в глубины Персея непрост — брешь, образованная моим переходом к вам, прикрыта другими Станциями Метрики. К сожалению, пять остальных Главных Мозгов остались верны разрушителям. Они почти равны мне по могуществу, но иные по влечениям.

— Ты сказал — по влечениям. Как это понимать?

— Они — исполнители. Я — мечтатель.

Все его ответы были удивительны, этот показался мне всех удивительней.

— Мечтатель? Невероятно!

— Еще недавно тебе показалось бы невероятным само мое существование.

— Верно. Но о чем ты мечтаешь?

— Обо всем, что затрагивает мое воображение. Пять моих собратьев трудятся, потом отдыхают. Я мечтаю, а отдыхая от мечтаний, тружусь, то есть руковожу Станцией. Временами я изнемогаю от мучительного воображения, слишком горячие мечты сжигают мои клетки… Тогда я тоскую. Тоска — одна из форм моего существования.

— Ты не ответил, Мозг…

— Я ответил — мечтаю обо всем.

— Мне это непонятно. У людей мечты имеют направленность. Я бы сказал: человеческие мечты — векториальны… Тебе понятен такой язык?

— Вполне. Продолжай.

— Мы обычно мечтаем о том, что сегодня не дается, но завтра будет осуществлено. Наши мечты предваряют дела, они — первые ласточки готовящихся действий. Практичность — вот что лежит в фундаменте нашей фантазии. У тебя по-иному?