Кирилл Мошков - Победа ускользает

* * *

Реми не спал. Теперь, уже отлетав три недели по Галактике и познакомившись с разными типами космических кораблей, он мог сказать себе (как обычно, с внутренней усмешкой -- он никогда не забывал о том, что должен быть самоироничным), что у него появились привычки и предпочтения настоящего космического путешественника. Действительно настоящего: ведь с Телема на Землю он привел "Лося" сам, даром что большинство режимов были дистанционно введены Легином и Мишей! Реми сам поднял джампер с Гринтаунского космодрома и удачно ввел его в стартовый коридор, сам -- по сигналу с "Вездехода" и после того, как в операционную систему "Лося" были закачаны разработанные капитаном "Вездехода" режимы и траектории -- ввел корабль в гиперпереход, сам менял его орбиту вокруг Солнца, пока Легин дистанционно закачивал на "Лося" режимы маскировки. И, хоть садились на Землю они по режиму Легина, и посадку дистанционно страховала лейтенант Ливингстон с "Вездехода", Реми был за консолью "Лося" и прекрасно понимал, что, если бы не сложная маскировка, он вполне мог бы посадить "Лося" сам, даже и на Землю.

Конечно, он понимал умом, что уход с Телема был чистым везением. Он знал, что их должны были сбить, он знал, что приказ наверняка уже был отдан; им просто повезло, они на полминуты опередили имперскую ПВО, издерганную противоречивыми приказами той суматошной ночи. А может, кто-то в ПВО, понимая (в отличие от упертых и самонадеянных МИБовцев) неизбежность провозглашения независимости Телема, просто не стал брать лишний грех на душу в последний день. Точнее, предпоследний: о неизбежном подписании Большого Декрета было объявлено на следующий день, двадцать четвертого апреля, когда Пантократор прибыл на Телем и прямо с космодрома приехал не во дворец вице-президента (хотя именно вице-президент Шустер встречал его у трапа), а в штаб-квартиру Зайнемана.

Скорее всего, Пантократор не просто так изменил -- хотя бы внешне -- свое отношение к Телему вообще и Зайнеману в частности. Когда его крейсер выходил на орбиту Телема, уже было известно об ультиматуме Ямамото, о панике на Земле и о том, что Президент должен встретиться с отставным адмиралом. А Пантократор не был глуп. Тем более не были глупы его советники по взаимоотношениям с Конфедерацией, и в первую очередь -- фельдмаршал Штокхаузен, который вместе с Робертом XII был на борту крейсера "Вуббо Оккелс". Что-что, а разведка в Империи была на высоте, и Пантократор явно был в курсе как общеизвестных, так и скрытых подробностей "дела Совета Молнии". Видимо, перспектива близких решительных перемен в политическом устройстве второй сверхдержавы заставила Роберта проявить гибкость: и его советники, и сам он прекрасно понимали, что дружественный независимый Телем в меняющемся мире будет Империи куда нужнее нелояльного, сепаратистского, пусть номинально и подчиненного Телема.

Реми понимал также, что без знаний Легина и его доступа к секретным сведениям о системе защиты Земли, об орбитах спутников и диапазонах прочесывания эфира, о степени защищенности или открытости разных регионов Прародины Человечеств он бы сам по себе ни за что не сел, даже легально. То есть машину-то он посадил бы, как посадил бы ее на Акаи или любую другую ненаселенную планету; планетарное окружение Земли -- вот о чем он ничего не знал, а между тем даже столкновение с каким-нибудь низкоорбитальным спутником связи на траектории посадки могло бы стать роковым.

И все равно приятно было думать о себе как о бывалом космическом путешественнике, у которого есть теперь свои привычки и предпочтения. В частности, Реми не нравилось спать во время дрейфа корабля: неустойчивость гравикомпенсации в условиях отсутствия маршевой тяги неприятно давила на него, и внезапная флюктуация гравитации во сне пару раз вызывала у него отвратительное пробуждение от тошноты. Вот он и не спал: "Лось" дрейфовал в семидесяти миллионах километров от Космопорта Галактика, к Верхнему Северу по галактической карте, то есть в противоположной стороне от направления на Солнце.

По абсолютному времени было шесть утра двадцать шестого апреля. Подремав несколько часов, Реми лежал теперь без сна, но не открывал глаз: в каюте все равно было темно. Сколько предстояло дрейфовать -- они не знали, а потому Йон распорядился беречь энергию. Везде, где можно, отключали свет, а из восьми кают отопление и вентиляция были задействованы только в трех. Все равно так получилось, что только три каюты, несмотря на крохотные их размеры, и были сейчас населены: ведь на борту было только три пары -- Йон и Клю, Эвис и Дойт, Реми и Ирам.

Не открывая глаз, Реми заулыбался. Он был знаком с сероглазой сводной сестрой Йона всего двадцать дней, но ведь за то время, когда вся прежняя жизнь Реми кончилась и началась совсем другая (Реми отсчитывал это время от того утра, когда на Акаи сел Йон, а значит -- завтра будет уже ровно месяц), как будто целая жизнь уже успела пройти. Двадцать дней -- это много, очень много. А последние десять дней, когда Реми и Ирам были вместе безотлучно (если не считать вахт) -- это еще больше.

Реми услышал, как девушка вздохнула, и почувствовал, что она шевелится.

- Реми... Спишь? -- спросила она шепотом.

- Нет, -- тоже шепотом отозвался Реми.

- Сколько сейчас?

Реми открыл один глаз и глянул на красные цифры над бледно-зеленым свечением интерьерного контроллера.

- Шесть ноль девять.

Ирам медленно, в два приема набрала воздух в легкие и после длинной паузы быстро выдохнула: так у астлинов проявляется зевок. Это не значит, что у них иная физиология, просто открытый зевок считается неприличным.

- Не зажигай свет, -- сказала она наконец. -- Опять не спал?

- Подремал немного.

- Надо тебе снотворное принимать. Усталость рано или поздно свое возьмет, и ты отключишься прямо на вахте.

Реми кивнул, потом сообразил, что Ирам его не видит, и произнес вслух:

- Твоя правда.

Он взял Ирам за руку, и некоторое время они полежали молча, перебирая пальцы друг друга. Потом Ирам вдруг забеспокоилась и приподняла голову на подушке.

- Слышишь?

Считалось, что все помещения корабля полностью звукоизолированы, но на самом деле, если кто-то поднимался или спускался по одной из двух боковых или центральной лесенке от рубки к каютам или наоборот, в каютах это можно было услышать. Тем более, что каюта Реми прилегала к одной из боковых лесенок. Так вот сейчас переборки ощутимо вздрагивали: кто-то торопливо спускался в рубку. Время было неурочное: экипаж разошелся по каютам только в полночь по абсолютному.

Реми, не выпуская руку Ирам, сел на койке, отчего левую ногу ему пришлось опустить и поставить на палубу. Для двоих койка была все-таки узковата.