Джулиан Мэй - Вторжение

Если тела наши выросли до мужских размеров, то умы пошли еще дальше. Дона раздражали мои комплексы, моя застенчивость, мое книгочейство. В средней школе я отлично успевал по гуманитарным дисциплинам и вполне сносно – по техническим. Успехи Дона в учении были скромнее, но это не уменьшало его популярности, поскольку пробелы в знаниях он компенсировал достижениями на хоккейных площадках и футбольных полях, показывал чудеса психокинеза и принуждения.

Он пытался подковать меня еще в одном распространенном виде спорта – обольщении женского пола, – но безрезультатно. Я не мог побороть замкнутости, какой у Дона отродясь не бывало. Желания, разбуженные притоком мужских гормонов, бередили мне душу не меньше, чем подавляемые метафункции. Поскольку в воскресной школе нам проповедовали греховность «нечистых действий», я терзался угрызениями совести, когда бывал не в силах противиться соблазну вручную разрядить сексуальное напряжение. Я нес бремя «смертного греха», пока не осмелился исповедаться в своем грехопадении отцу Расину. Но мой добрейший духовник оказался человеком гораздо более передовых взглядов, нежели большинство его собратьев из католического духовенства того времени; он все мне объяснил прямо, доходчиво и во многом облегчил мои страдания.

– Стало быть, сестры говорят, будто подобными действиями ты навлечешь на себя проклятие Господне? Но это не так, сын мой, ибо все мужские тела сотворены одинаково и каждый отрок, вступающий в пору зрелости, прибегает к упомянутым действиям. А кому они приносят вред? Никому. Разве что самому отроку, и то лишь в том случае, ежели они становятся наваждением – как часто бывает, когда мы отрешаемся от прочих земных утех. Помни, что твой долг перед Господом Богом заботиться не только о душевном, но и о телесном здравии. Иными словами, нечистые действия порой необходимы, и уж никак нельзя причислять их к смертным грехам, поелику прегрешения твои невольны, покуда не отягчают страданием тело и душу твою. Намного предосудительнее обман учителей или добрых сородичей твоих, нежели естественные позывы плоти. Отпускаю тебе содеянное тобою, помолись и ступай с миром!

Когда в 1961 году мне исполнилось шестнадцать, я чуть приоткрыл створки своей раковины, иначе говоря, познакомился в библиотеке с тихой миловидной девочкой по имени Мари Мадлен Фабре. Наши встречи были более чем целомудренны. Она, как и я, обожала научную фантастику. Мы часто бродили по берегу реки Андроскоггин, протекавшей к северу от целлюлозно-бумажной фабрики, не замечая запаха сероводорода и любуясь зеркально-темными водами, полыхающими осенними кленами и невысокими, но живописными горами, что обступали нью-гемпширскую долину. Мари Мадлен научила меня наблюдать повадки птиц. Я выбросил из головы Странного Джона и уже не реагировал на братнины насмешки над моей сексуальной неопытностью.

Нас, детей, в доме осталось пятеро: Дон, я и младшие двоюродные – Альбер, Жанна и Маргарита. Но в тот год на Рождество мы праздновали воссоединение семьи Ремилардов. Родственники съехались со всего Нью-Гемпшира, Вермонта и Мэна, включая шестерых детей дяди Луи и тети Лорен, которые обзавелись семьями и разъехались. Старый дом на Второй улице наполнился прежним веселым гомоном. После Всенощной мы устроили традиционный пир: вино, кленовые леденцы, тартинки, бисквиты и пироги с начинкой из жирной свинины. Малыши пищали и носились как оголтелые, а потом заснули на полу среди разбросанных подарков и цветных оберток. Догорали свечи на елке, женщины обносили всех угощением. Старые и молодые пили стакан за стаканом. Даже хрупкая седовласая тетя Лорен слегка захмелела. Все в один голос твердили, что нет ничего лучше, чем снова собраться под одной крышей.

Через семнадцать дней, когда рождественские украшения были убраны, мы получили запоздалый подарок от маленького Тома из Мэна – свалились со свинкой.

Поначалу свое недомогание мы не принимали всерьез. Дон, я, Альбер, Жанна и Марго выглядели точно племя несчастных бурундуков. Мы даже находили в эпидемии хорошие стороны – кому приятно таскаться в школу, когда на улице стужа, город окутан ледяным туманом, черным от дыма фабричных труб, а на улицах грязного снегу по колено. Мари Мадлен каждый день всовывала листочки с заданиями из школы в прорезь для почты на двери; при этом мои двоюродные сестренки хихикали надо мной. Группа подбадривания Дона часами названивала ему по телефону. Он никаких уроков не делал: спортивный тренер посоветовал ему отдохнуть и поберечь силы.

Через неделю все выздоровели. Кроме меня.

Я долго находился в полузабытьи. Доктор Лаплант нашел у меня довольно редкое осложнение после свинки – двусторонний орхит, воспаление почек. А сестры-то, выходит, были правы – Бог меня наказал!

Исколотый антибиотиками, я стонал, лежа с пузырем льда на мошонке. Тетя Лорен непрестанно шикала на любопытную Жанну и Марго. Дон перебрался к приятелю, устав делить со мной боль и безрассудное чувство вины. Мари Мадлен ставила свечки святому Иосифу и молилась о моем выздоровлении. Отец Расин своими рассудительными речами вновь успокоил мою совесть, а доктор Лаплант заверил, что я скоро поправлюсь и буду как новенький.

Но в глубине души я чувствовал, что это неправда.

Верхняя Бзыбь, Абхазская АССР, Земля

28 сентября 1963 года

Доктор Петр Сергеевич Сахвадзе и его пятилетняя дочь Тамара екали по Черноморскому шоссе на юг от Сочи, направляясь к уникальной области Советского Союза, которую географы именуют Абхазией, а местный люд – более поэтичным названием Апсны, Земля Души. Горные деревушки славятся своими долгожителями; по приблизительным подсчетам, кое-кому из них больше ста двадцати лет. О необычном пророческом даре изолированной народности обычно умалчивают, а если спросить самих абхазов, они только посмеются и ответят, что все это бабушкины сказки.

Так говорила и жена Петра Сахвадзе Вера вплоть до страшного дня смерти, что настигла ее неделю назад.

До сих пор не в силах опомниться, Петр машинально управлял автомобилем, не отдавая себе отчета, что за странное наваждение погнало его неведомо куда. Стояла почти тропическая жара, и Тамару на заднем сиденье «Волги-универсала» сморил сон. Дорога, пролегшая южнее Гагры, вилась меж табачных плантаций, цитрусовых рощ, пальм и эвкалиптов, углубляясь в окаймленную горами долину большой реки Бзыби. На дорожной карте Верхняя Бзыбь не отмечена, но, судя по всему, деревня где-то здесь, в долине. Петр свернул с шоссе, что ведет к озеру Рица, и остановился у сельского магазинчика, рядом с минеральным источником.

– Пойду куплю газировки, – сказал он. – И заодно дорогу узнаю. А то еще заплутаем в этих горах.