Дорис Лессинг - Сентиментальные агенты в Империи Волиен

Но все же ему придется примириться с еще одним невозможным обстоятельством, которое подрывает его душевное равновесие. Теперь, когда о Волиене уже сказано все самое плохое, что только возможно, — и что там безработица, например; и что иммигранты с других планет не получают статуса граждан, и что уровень жизни падает из-за утраты Империи, — когда все это уже сказано, тем не менее оказывается, что большинство беднейшего населения на Волиене живет лучше, чем самые состоятельные граждане на Мотце. Как пристыдил губернатора Стил, уныло сопровождающий Грайса согласно полученному заданию «не спускать с него глаз»:

— Это, что ли, вы называете бедностью? Вы что, хотите сказать, что эти люди бунтуют потому, что они бедны? Ну уж нет, вы мне сначала объясните, пожалуйста! Я согласен взять эту вашу бедность и отвезти к себе в поселок. Нам на год хватит тех богатств, которые у вас здесь, прямо на моих глазах, растрачивают хотя бы на одной этой улице.

Грайс ухитрился и это обстоятельство, как и многое другое, вставить в свое великое «Обвинение».

Грайс никак не мог найти юриста, который согласился бы представить его дело, так что он отправился к государственному защитнику, лицу, специально назначаемому, чтобы обеспечить выслушивание законной жалобы. Этот джентльмен пролистал много сотен страниц «Обвинения» с недоумением, понятным Грайсу, который хорошо знал людей своего класса. Прежде чем защитник выставил его за дверь с изысканной любезностью, весьма знакомой Грайсу по собственному адвокатскому опыту, Грайс обратился к нему:

— Ты меня не узнаешь, Спаскок? Мы ходили в один детский садик, номер пятьдесят три.

Чиновник признал, что и впрямь ходил в детстве в этот садик, однако Грайса не узнает.

— А Виру помнишь?

— Конечно, Виру помню. Она очень много значила в моей жизни. Родители мои слишком часто уезжали в командировки на Волиенадну, и я рос практически вне семьи.

— Ты не встречал Виру с тех пор? — возбужденно продолжал Грайс. (Инсент подробно пересказал мне этот разговор, который происходил в его присутствии: они с Грайсом стали большими друзьями, что неудивительно.)

Спаскоку стало неловко, и он не мог этого скрыть, а Грайс продолжил:

— Я это почему спрашиваю, видишь ли, сам-то я встречал Виру значительно позже, и на мою жизнь она оказала решающее влияние.

Вира, очаровательная и отзывчивая девушка, ездила в отпуск на Волиенадну. Увидев, как страдает местное население под властью Волиена, она впервые поняла, что удобная жизнь, существующая на Волиене, не только недоступна его колониям, но обязана своим существованием исключительно этим колониям. Вира мгновенно переменила убеждения и поверила в Сирианскую Мораль. И за короткое время превратилась в их агента, причем довольно сомнительным, типичным для того времени путем: несколько взволнованных посещений посольства Сириуса, несколько случайных встреч на официальных приемах, приглашение посетить Сирианскую империю — в данном случае это была поездка на Олпут, который произвел на Виру самое благоприятное впечатление, — этим все и закончилось. Довольно скоро она узнала, какая ужасная тирания царит на Сириусе, и в буквальном смысле слова забыла о том времени, когда им восхищалась. Но за это время девушка, по сути дела, послужила орудием вербовки двух своих бывших друзей детства, теперь уже взрослых, заразив их своим восхищением Сириусом. Одним из них был Грайс, а другим — Спаскок.

— По-моему, люди в нашем положении должны держаться вместе, — сказал Грайс Спаскоку.

Тот с натянутой улыбкой пообещал вникнуть в «Обвинение» и дать знать Грайсу. И, когда Грайс и Инсент уже были в дверях, спросил:

— А кто это с тобой?

— Он приехал издалека, очень издалека, причем по-настоящему, — ответил Грайс, зная, как его слова подействуют на Спаскока. Тот немедленно вернулся к своему столу и начал читать «Обвинение».

— Ой нет, — комментировал он текст вслух, тяжело вздыхая, — нет, нет… это вообще-то не по делу… а это и вовсе безумие… а это из рук вон…

А потом зазвонил телефон, звонили самые разные его коллеги, занимавшие и высокие посты, и не очень, — а некоторые — ну самые высокие, — и Спаскок по содержанию каждого из этих очень интересных разговоров, как будто совсем на другие темы, безошибочно догадался, почему он просто обязан дать ход этому иску Грайса.

— Да, читаю как раз сейчас, — захлебываясь, отвечал он всем по очереди, причем каждый из собеседников при этом бросал что-то вроде: «Грайс, ну ты его знаешь, это наш коллега, притащил мне экземпляр своего "Обвинения"». — Да, может, все это правда, я ведь не спорю, текст очень захватывающий, я уверен, но… да, хорошо. Ладно. Понял тебя. — И снова вздыхал.

— Но, конечно, — ныл Спаскок после двадцатого звонка, сидя в одиночестве в своем офисе, — мы не можем же все быть?.. — И, конечно, не все они были, но каждый задавал себе вопрос, а вдруг когда-нибудь что-то такое сделал или сказал?.. А те, кто были, те не знали, до какой степени Сириус их считает агентами «спящими» или хотя бы дремлющими; или же на самом деле они активно участвуют в подрыве Волиена каждый в доступной ему сфере; или, скажем, близко общаются с каким-то тайным инструктором Сириуса.

Итак, делу Грайса будет дан ход. Грайса лихорадит от радости. Именно его радость возмущает его товарища и союзника. Конечно, по всей справедливости Волиен «должен быть раз и навсегда разоблачен и приведен к барьеру истории», по мнению Инсента, — в целом состояние его здоровья стало намного лучше, хотя некоторые фразы все еще легко сбивают парня с толку; но любая чужая радость, по любому поводу, вызывает у него подозрения, так уж он устроен. Единственная понятная ему радость — это его личный мазохизм при размышлениях о собственных недостатках. В сущности, неодобрение им Грайса — своего рода зависть. Есть свидетели, что Инсент бормотал, когда Грайс, корчась от радости, вносил в свое «Обвинение» очередной факт, обличающий лицемерие Волиена: «Грайс, да ведь я сам часто поступал намного хуже!»

В своем послании AM 5 с Мотца просит разрешения перевестись сюда: в нем «прорезался», по его собственному выражению, интерес к наблюдению за фарсом.

Ох, Клорати, — пишет он, — как трудно терпеть этих восхитительных мотцанцев! Они делают только то, что неизбежно даст какой угодно, но вещественный результат. Все, что они говорят, основано исключительно на «самой жизни». А теперь, когда уехал губернатор Грайс, вместе с ним исчезли те знаменитые «несоответствия», слушая которые я привык получать такое удовольствие. Из них осталось только одно, — а именно: эти мотцанцы, хотят они того или нет, но они те же сириане. Их спасает полнейшее отсутствие воображения, их ход мысли таков: «Мы хорошие. Мы сириане. Значит, Сириус хорош». Они готовятся к вторжению Сириуса с таким же воодушевлением, с каким обрабатывают какой-нибудь участок пустыни, превращая его в поселение. После общения с Грайсом они теперь уверены, что Волиен не обойдется без их руководящих указаний. Когда я позволил себе предположить, в своем эксцентричном стиле, который я тут достаточно отточил, чтобы не поддаваться их торжественным манерам (и который, естественно, вполне закономерно вызывает их недоверие), а вдруг на Волиене не все такие, как Грайс, у них остекленели глаза: они мыслят совершенно одинаково, поскольку все «закалены в огне» (простите мой пафос) своих общих трудностей, так что представить себе не могут такую планету, на которой жители все разные. Клорати, спасите меня, позвольте переехать на Волиен!