Константин Утолин - Путь Знахаря

— И что же во время эксперимента пошло не так? — спросил Дмитрий.

— Сначала всё было как обычно. Изменения в теле Антона (так зовут основного оператора) были такими же, как и в экспериментах на животных — незначительное увеличение пульса, замедление дыхания, увеличение интенсивности тета- и дельта–ритмов мозга при сохранении интенсивности альфа- и бета, синхронизация работы полушарий. В общем, режим сродни глубокому трансу. В принципе, обычное начало для перехода в режимы тех или иных ИСС.

А потом, когда установка создала вокруг него конфигурацию полей, характерную для более глубокой стадии инициации, Антон вдруг забился в конвульсиях, сердцебиение подскочило до ста пятидесяти ударов в минуту, деятельность лёгких была фактически парализована. С нервной системой вообще началось что‑то невообразимое. Такой энцефалограммы и ЯМР–томограммы, а также МЛТ–спектра я никогда у человека не видел и даже не предполагал, что такое возможно. Впрочем, я не могу точно сказать, можно ли верить этим показаниям приборов. Похоже, в тот момент все физические поля в лаборатории просто взбесились. Предметы начали деформироваться, приборы возгорелись, а защитные экраны вдоль стен вышли в закритический режим. Хорошо хоть аварийная автоматика сразу обесточила лабораторию и подала максимум энергии на ее внешний защитный контур. На базе уже много месяцев время от времени происходят странные энергетические аномалии и сбои в работе приборов, но настолько быстро и интенсивно подобные процессы не шли еще никогда. Двое сотрудников FIB, которые наблюдали за экспериментом, вдруг буквально рухнули на пол и их свела судорога. Но, в отличие от Антона, который, хотя и бился в конвульсиях, но уже ничего не соображал, они сохраняли ясность сознания и понимали, что с ними происходит что‑то страшное. В лаборатории начался пожар — хорошо хоть система аварийного пожаротушения работает не на электричестве, а просто плавкие предохранители от температуры разрушаются и в помещение начинает поступать сжатый азот. У меня в медотсеке тревога завыла, по всей базе сигнал оповещения ревет. Я рванул в лабораторию FIB–овцев, а она заблокирована! Ну, я ручным приводом дверь начал открывать снаружи, благо аппаратура не зафиксировала ни радиационной, ни химико–биологической угрозы, а то и кремальеру бы заблокировала. Да и после того, как экспериментаторы отрубились, вся эта свистопляска полей в лаборатории прекратилась. Тут еще ребята из ближайших отсеков подбежали, и дело быстрее пошло. Когда дверь открылась — вид у лаборатории был, как после взрыва. Ну, когда первый шок от увиденного прошел, я рванул к Антону и его коллегам, а остальные бросились тушить те очаги возгораний, которые снова возникли в ряде мест после того, как ушел азот. Хорошо помню, как приложил к груди каждого индивидуальные медбоксы, которые, проводя экспресс–диагностику, начали инъекции. В это время прибыли автоматические медтележки, мы FIB–овцев на них погрузили и повезли ко мне в медсанчасть на углубленную диагностику. Вот они там до сих пор и лежат. А отчеты мои с описанием результатов глубокого ментосканирования и анализа резервной копии записей аппаратуры лаборатории, вы, наверное, уже читали. Слава Богу, что в лабораториях повышенной опасности при экспериментах автоматически в режиме он–лайн ведется трансляция всего информпотока с задействованных при проведении экспериментов приборов на дублирующие носители, расположенные в другом помещении. На случай возникновения таких вот непредвиденных ситуаций. Ну, вот мы и пришли.

Карпенко провёл Дмитрия и Катю в средних размеров помещение, в дальней стене которого была еще одна — прозрачная — дверь, за которой находился небольшой бокс. А в боковой стене была дверь с надписью «Операционная».

— Здесь тоже, я смотрю, словно стадо носорогов прошло, — произнес Дмитрий, глядя на хаотично расставленные приборы и тянущиеся вдоль стен силовые кабели.

— Да, — ответил Карпенко. — Антон, тот, не смотря на все мои усилия, так и не вышел из комы, а вот двое его коллег, едва придя в себя, вдруг опять вызвали локальные возмущения полей — на сей раз уже у меня в медотсеке — словно они какой‑то остаточный заряд с себя сбросили. Правда, на сей раз воздействие было гораздо более кратковременное и менее разрушительное. После чего эти двое пришли в себя, но ничего из произошедшего не помнят. И похоже, никогда не вспомнят — у них в части нейронных кластеров вся информация стерта — чтобы такое с помощью всех современных медицинских технологий сделать, надо сутки возиться, чтобы аппаратуру так избирательно настроить и другие участки мозга не зацепить. А тут за считанные часы все как корова языком слизнула. Видимо, то состояние, которого они пытались достигнуть, настолько необычно для человеческой психики, и вызывает столь сильные локальные возбуждения определенных мозговых структур, что под их воздействием вся информация из этих участков нейронной сети просто стирается.

Слушая Семёна, Дмитрий сосредотачивался, входя в привычное для него состояние принятия , предваряющее перевоплощение в чужую Сущность. Ему уже было очевидно, что без проникновения в очень глубинные слои Сущности попавших под воздействие людей и последующего сравнения ее со строением здешней ноосферы решить проблему не удастся. И начинать надо было с Антона — он сразу выделил его среди троих пострадавших по тому, что патологии в энергосистемах его тела были выражены намного ярче, чем у его коллег.

— Похоже, происшедшее взбудоражило всю базу, и весьма сильно, — сказала Екатерина. — Нервное напряжение ощущается очень отчётливо.

— Абсолютно верно, — сказал Карпенко. — Вчера вечером несколько человек приходили ко мне за снотворным, сегодня за завтраком многие жаловались на кошмары во сне. Хотя раньше никто особо нервным не был — всё‑таки отбор в экспедиции довольно жёсткий.

— А что именно снилось людям ночью? — спросил Дмитрий.

— Ну, ментоскопировать всех я не стал — не посчитал возможным, а запомнить ничего из этих снов никому не удалось. Кроме Алика — нашего инженера по системам биозащиты — он рассказывал что‑то про каких‑то дикарей. Вроде как его поймали не то индейцы, не то ещё кто‑то, привязали к двум лошадям — за руки и за ноги — и погнали лошадей в разные стороны. Он говорил, что прямо чувствовал, как его разрывает на части. Ну и у меня самого — себя то я мог ментоскопировать безо всяких проблем-тоже было нечто связанное с раздвоенностью личности. Вроде бы как стою я посреди поля, а с противоположных сторон надвигаются две армии. И я ясно понимаю, что должен в этой битве участвовать, но абсолютно не представляю, за какую из этих армий. Что потом было — как в тумане, но, кажется, меня всё‑таки зарубили.