Александр Зорич - Три капитана

Но четвертый отсек показал, что мы ошибались…

…Они лежали рядом: три мертвеца, облаченные в одинаковые скафандры (те имели странный зеленоватый оттенок… какой-то налет, что ли?), более подходящие для выхода в открытый космос, нежели для постоянного пребывания в замкнутой, стабильной и, должно быть, вполне комфортной среде искусственного климата.

Я не из породы криминальных репортеров. Не люблю всматриваться в лица покойников и, тем паче, светить в их мертвые глаза фонариком. Но мне показалось, что они полностью мумифицировались. Во всяком случае, разложение совсем не разрушило лиц, казавшихся вырезанными из старой желтой кости.

Бирман внимательно оглядел каждого космонавта с ног до головы, покачал головой и отошел в сторонку, всем своим видом говоря: эти трое — мертвее не бывает, так что это уже ваша епархия, ребята. Сами решайте что с ними делать.

— Судя по косвенным данным из отчета госкомиссии, экипаж «Восхода» изначально состоял из пятнадцати человек, — сказал Смагин. — Девятерых нашли на Беллоне. Трое перед нами. Коль скоро «Восход» был оставлен на орбите, что вполне логично, и впоследствии найден без обоих катеров, налицо дефицит ракетоплана и еще трех тел. Если только…

Смагин замолчал. Естественно, он хотел сказать «Если только эти трое не лежат где-то по соседству.»

— Но когда во время зимовки там стряслась какая-то беда, они почему-то «Казаркой» пренебрегли, — нахмурилась Тайна. — Ведь не веришь же ты, что эти трое, — она покосилась на неподвижные тела, — сбежали на ракетоплане и бросили остальных на произвол судьбы?

— Ты права, — кивнул Смагин. — С другой стороны представь ситуацию, когда…

Они принялись наперебой выдвигать гипотезы одна другой фантастичнее, нисколько не обращая внимания на Бирмана и постоянно слушавшего всех нас по телеметрии Минералова.

Мне же казалось, что причины трагедии на зимовке так с ходу не отыскать, коль скоро ее не сумела найти авторитетная госкомиссия. А в комиссии уж конечно такие спецы беллонские снега носом рыли, что мы им не чета…

Вдруг я вновь ощутил слабость — на сей раз такой силы, что голова закружилась, завелась с полуоборота, и меня повело.

Надо было выбираться из этого склепа, потому что если на миру смерть и красна, то недомогать я предпочитаю в одиночестве. Праздные зеваки вкупе с сердобольными помощниками в таких ситуациях не милы мне категорически.

Как ни странно, на этот раз слабость и не думала проходить.

И раньше уже ясно было, что эпицентр проблем находится в хвосте ракетоплана, внутри двигательного или реакторного отсеков. Куда, к слову сказать, Бирман запретил нам заходить категорически.

Но я вдруг понял, что либо я сейчас, немедленно предстану лицом к лицу с проблемой, либо мне придет карачун.

И я словно лунатик побрел в корму, тяжело покачиваясь.

На массивной двери сохранились запретительные надписи, но я смело открыл ее, повернув два тяжелых штурвала.

За этой дверью и непосредственно перед реакторным отсеком располагался еще один, уже который по счету закуток.

Тревожно щелкнул встроенный в «Астрон» счетчик Гейгера, но я полностью проигнорировал его.

Помещение представляло собой бытовку со шкафами для скафандров рациационной защиты, вешалкой для переодевания, душем и умывальником. Повсюду лежал тонкий серый налет, консистенцией напоминавший мягкую пыль, и я подумал, что, наверное, вот так выглядит само Время в своей физической ипостаси.

А когда глянул в ее дальний конец, я заодно понял, как выглядят и привидения тоже. Оказалось, точь-в-точь как я!

Увидеть себя самого на борту древнего ракетоплана, веками болтавшегося по орбите далекой планеты — стопроцентно гарантированный шок.

Я и был шокирован.

Над грудой какой-то морщинистой серой рухляди, невесть как сохранившейся, чудом не сгнившей за четыре с лишним столетия, висело… мое лицо.

Висело и даже, можно сказать, пламенело.

Когда прошла первая оторопь и ко мне вернулась способность трезво мыслить, я решил, что передо мной, наверное, некое подобие зеркала.

Да! В самом деле! Почему бы и не висеть выпуклому светящемуся зеркалу в подсобке реакторного отсека ракетоплана? Всё для вящего уюта и пущего удобства смотрителя пламенных сердец крылатой машины!

Хотя, конечно, это странное зеркало обладало подозрительной самостоятельностью, а равно почти ницшеанской волей и свободой выбора. Потому что секунду назад оно по собственному усмотрению обрамило мое отражение веселеньким золотым ободком. Так что теперь изумленная физиономия вашего покорного слуги помимо гермошлема была окружена еще и неким подобием сияющего нимба.

Мама миа!

Впрочем, до святости мне как от Беллоны до Луны. И зеркало, видимо, само понимая это, прямо на глазах медленно трансформировалось. Сияющий нимб угас, и вместо него мое отражение теперь предстало в светло-голубом, будто бы ледяном обрамлении. И лед этот тускло поблескивал светящимися точками-хроматофорами.

Да-да, именно хроматофорами. Экран, на который я уставился как центральноафриканский варан на новые ворота, был стопроцентно органическим.

Оказалось, нужно было просто хорошо осветить и его, и кожаную рухлядь, служившую экрану своеобразным пьедесталом, чтобы безошибочно определить: передо мной… существо!

Без башки и плеч, но зато с действующим зеркальным визором на верхушке тела. И слава Богу, что оно при этом еще и дохлое! Потому что с такими-то размерами существо могло представлять серьезную опасность!

Не сводя глаз с экрана, я бесстрашно приблизился вплотную и осторожно протянул — нет, не руку, разумеется, я же не круглый идиот! — а тонкий щуп из перчатки с манипулятором на конце, способным своими стальными пальцами и динозавру нос прищемить, и пыльцу отряхнуть с нежного цветка персика.

Протянул, пощупал — и озадаченно крякнул.

То, что выглядело как фосфоресцирующий экран, на самом деле представляло собой перепонку между растопыренными пальцами невероятно развитой конечности! Структура пальцев каковой конечности здорово напоминала крыло земной летучей мыши.

— Эге, — хмыкнул я, — уж не родственник ли ты древнего бандита-сенатора Бэтмена, защитника североамериканской плутократии?

Увы, в тот знаменательный миг я не мог и представить, насколько ирония моя была близка к парадоксальной истине!

Острее сфокусировав фонарь, я внимательно рассматривал складки мантии-перепонки, стараясь, впрочем, лишний раз не касаться длиннющих тонких пальцев.