Андрей Лазарчук - Предчувствие: Антология «шестой волны»

Вдвоём они выбежали под дождь. Шли медленно, стараясь наступить в большие и полноводные лужи. Прохожие обходили их стороной.

— Давай моя фраза будет последней, — предложил Миша. — Это будет какая-нибудь историческая фраза, сейчас скажу. Это будет умное и философское изречение. Крокодил — друг человека. Пойдёт?

Лампочка замигала и погасла.

— Чёрт! — выругался Рустам. — Опять линию порвало. Каждый год одно и то же.

— Если бы порвало, — хмыкнул Женя. — В том году в районе Ельничихи два километра проводов спёрли. Цвет-металл как-никак. Посмотреть бы на этих пионеров.

В темноте негромко засмеялись.

— Ладно вам, может, пробки выбило, — я попытался нащупать рукой тумбочку — там, в верхнем ящике, специально ради таких случаев хранился аккумуляторный фонарь — вещь старенькая, маломощная, зато дохнуть будет не один день.

— У нас одна лампа включена была, — заспорил Рустам, — из-за подобных мелочей пробки не вышибает. Предлагаю воспользоваться случаем и выйти сегодня пораньше.

— Я никуда не пойду, — пропыхтела Ида, — я уже в постели, я уже укрытая, я уже сплю. Спокойной ночи.

— Это что за разговоры?! — воскликнул Женя и, кажется, даже соскочил с раскладушки. — Кипятка утром не получишь! Сухие макароны пару дней пожуёшь, будешь знать, как коллективу палки в колёса вставлять!

— И вы себя ещё коллективом называете? — Ида демонстративно хохотнула. — Шайка, вот вы кто. Шайка озверевших лоботрясов, промышляющих обыкновенным собирательством… И домогательством, — добавила она, заскрипев кроватью.

— Не хочешь, не надо, — спокойно проговорил Рустам. — Мы и без тебя справимся. Будешь очаг охранять, пока не вернёмся. И чтоб спать не вздумала, на рации сиди.

— Эх, на кой чёрт я с вами поехала? — сказала Ида. — В Москве надо было оставаться, с Ленкой. Хоть младшая сестра, всё едино умней оказалась. Лежит сейчас в тёплой ванне, слушает музыку, никто её не достаёт. Или пригласила своих институтских — соседям соскучиться не даёт, центр музыкальный насилует.

Тусклый луч света выскользнул из фонаря и прилип к потолку.

— Твою мать! — выкрикнул Женя. — Ты что вытворяешь?!

— Светило раздобыл, — ответил я, — в компактной форме, щадящем режиме. Между прочим, каждый год пользуемся, и каждый раз ты спрашиваешь: что? кто? откуда? Скоро кипятка лишать будем, память стимулировать.

— Мозговую деятельность стимулируют шоколадом, — задумчиво сказала Ида. — Помните, рекламу по телевизору крутили? Или по радио?

— Не помним, — мрачно проговорил Женя. — Не знаем. Не видели.

Поднявшись с кровати, я принялся шарить фонариком по избе.

Рустам сидел возле стола на большом дубовом табурете, подобрав под себя ноги, и закрывался от света дрожащей ладонью. Во второй руке он держал кружку с отбитой по краям эмалью, ловя стремительно уходящее тепло. С полудня и до самого вечера Рустам пропадал в лесу — уже показалось: всё, потеряли, без спасателей не обойтись. Вернулся. Долго отпаивали горячим чаем, сдирали задубевшие куртку и штаны, закутывали в пуховое одеяло, укладывали отогреваться поближе к «буржуйке». Вернулся с пустыми руками, но главное — вернулся. Теперь по отметкам — толстым жёлтым полосам вокруг сосновых стволов — можно будет забраться дальше в чашу. Правда, делать это придётся в ближайшие дни, иначе снегу наметёт по пояс, а через такую толщину мох не просвечивает. В первые дни вообще по проталинам ориентировались, днём без утайки ходили…

— Пойдём, — я навёл фонарик на Женю и стал с ухмылкой наблюдать за тем, как он пытается вылезти из продавленной чуть ли не до пола раскладушки. — Предлагаю Рустама тоже оставить. Чего доброго, свалится на полпути, потом тащи его. Смотри, туша какая.

— Моя туша, сам понесу, — обиделся Рустам. — Кто вам лыжню прокладывать будет?

— Сами проложим, безногие, что ли? — сказал я. — Тем более вдоль высоковольтки сначала пойдём, там, во-первых, не потеряемся, во-вторых…

— Не волнуйся, Макс, — перебил меня Женя, — раз боров уверен, боров осилит. Ну подморозило его чуток, так сразу в гроб класть? Не позорь здоровяка перед женщиной.

Я плотно стиснул зубы, однако ничего не ответил. Вот ведь гад! Если Рустам и думал оставаться, теперь его ни за что не переубедить. Даже Идины слова не возымеют должной силы. Но Ида, не желая ввязываться в бесполезный спор, молчала. Или уже крепко спала.

— Одеваемся, — глухо сказал Рустам. Он с сожалением глянул на сохнущую подле печки одежду и полез в шкаф за старой курткой да видавшими виды потёртыми штанами.

— Погуляем! — Женя радостно потёр руки. — Чувствую, к утру пакет мха наберём. Приедем в Москву, от покупателей отбоя не будет. Где они ещё свежачок найдут?

— Каждый вечер гуляем, не надоело ещё? — спросил я. — Напоремся когда-нибудь на деда, мигом мозги на место вставит. Говорю ведь: удочки сматывать пора, и так складывать этот мох уже некуда. На халяву долго не протянешь.

— Паникёров — за борт, — сказал Женя. — Ещё денек-другой с нами проведёшь, крысы с судна побег устроят… Разлагающий элемент, вот ты кто.

— Так, — Рустам загородил собою Женю, и луч фонарика упёрся ему в грудь, — знаки на лыжах обновлять пора. От медведей по любому не спасут, а волки чуют, когда слабину дашь. Краска у тебя осталась?

— В банке на шкафу посмотри, — сказал я. — Правда, хватит от силы на два раза. Сегодня первый… Второго дожидаться не советую.

Кивнув, Рустам ушёл в темноту. Послышался шорох, звон, недовольное бормотание. Что-то громко стукнуло об пол и покатилось.

— Давай обычной краской рисовать, — засмеялся Женя. — Стыдно для мелких знаков драгоценную вещь тратить. Да и фигня это полная. Кто, интересно, сказал, что они помогают? Деньги с нас, лопухов, содрали, а мы радуемся, за мхом вразвалочку ходим.

— На лыжах, положим, вразвалочку не походишь, — заметил я.

— Образно выражаясь, — уточнил Женя. — Об-раз-но. Рисовать образы научился, попробуй ими мыслить.

Вернулся раскрасневшийся Рустам со стеклянной банкой в руках.

— Ну, всё, — сказал он, — выходим.

— Да, да, да, — Женя вдруг заторопился. — Куртка. Где моя куртка? Посвети, Макс.

Я направил фонарь в сторону Идиной кровати, рядом с которой стояла большая ветвистая вешалка. Сделав несколько шагов, Женя налетел на стул, и тот с жутким грохотом опрокинулся на деревянный пол.

— Как вы мне надоели! — зло проговорила Ида. — Уберите свет!

— Извини, — прикрыв ладонью фонарь, я подошёл к вешалке, снял с неё две куртки. Одну белую, с чёрным воротником и манжетами и великим множеством карманов и каких-то веревочек — Женину, вторую тёмно-зелёную с чёрной полосой на груди, отстёгивающимся капюшоном, минимумом карманов и тёплой подстежкой — свою.