Андрей Лазарчук - Предчувствие: Антология «шестой волны»

Первые пять минут мы молчали: мне говорить просто не хотелось, а лейтенант, видимо, стеснялся. Или тоже не хотел — в конце концов, я ведь всего только на чин его старше…

Первым заговорил всё-таки я.

— Вы не застревали в пути? — Я пытаюсь улыбнуться. — Кажется, светские правила предписывают, когда нет другой темы, заговаривать с попутчиками о погоде. Сейчас это как раз кстати.

Лейтенант тоже улыбается.

— Нет, мы не застревали. Легковушки иногда застревали, их приходилось вытаскивать. Да ещё по пути туда нас один раз чуть не накрыли — но пронесло.

Пронесло… Штурмовики у противника великолепные, и об этом всегда следует помнить, — впрочем, лейтенанту объяснять такие вещи уже не надо. Да и вообще — на этом этапе войны никто не станет целиться в пустой грузовик. Так что именно сейчас мы практически в безопасности.

А насчёт лейтенанта я не ошибся: он явно из того социального слоя, который в России сейчас принято называть «интеллигенцией». Студент, скорее всего.

— Повезло. Хотя штурмовики — это и не совсем из области погоды…

Он опять улыбнулся.

— Вы случайно не интендант?

Я несколько удивляюсь.

— Нет. С чего вы решили? Здесь нашей части поручена охранная служба. А вообще… вообще у нас бывали разные задачи. Как правило, всё-таки не в тылу, — добавляю я, не удержавшись.

— То есть сейчас вы закрываете сзади линию фронта? На это поставили именно вас? — уточняет он.

Я молча киваю.

— А вам не кажется, что это странно?

На редкость прямой молодой человек — а я-то думал, что такие здесь уже перевелись. Заблуждался. А в общем, логично: ведь Империя сознательно воспитывает в своих подданных привычку к максимальной прямоте. Будем говорить и действовать прямо, даже если от этого рухнет мир… Съязвить на эту тему? Ох, не стоит. И я изображаю индифферентное пожатие плечами:

— Не кажется. В конце концов, ещё у Тиберия была охрана из германцев.

— Да. — Он задумывается. — А у нынешних живых богов, значит, вторая линия из славян…

Мы оба не слишком весело улыбаемся. Что ж, какое-то взаимопонимание прорезалось.

— Вы из студентов, наверное?

Он кивает:

— Студент. Только не философ, как можно было бы подумать, а математик.

— Ну да. Философу здесь, конечно, самое место… Где же вы учились, если не секрет?

Он называет знаменитый — классический, можно сказать, — университетский город. Почти три года назад я был там проездом. К тому времени у меня, конечно, основными были уже совсем не академические заботы — я тогда только что освободился из лагеря, и… ах, чёрт… но всё равно, а может — именно поэтому: часы на кирпичной башне учебного корпуса, парк с сумрачными аллеями, раскидистый зелёный дуб у старой заставы… Открытка, в общем. Пошлая открытка. И всё равно меня там не покидало странное, неожиданное, дурацкое ощущение красоты. Я даже тогда подумал: а может, всё-таки не зря меня занесло в эти края?

Кошусь на лейтенанта. Самое время обменяться сентиментальными впечатлениями…

И именно в этот момент по нам бахнуло.

Впрочем, «бахнуло» — это неточно. Это слово подразумевает краткий миг сильного переживания. А когда на тебя налетает звено пикировщиков, ни для каких переживаний времени просто не остаётся.

Ты регистрируешь своим слухом шум — а в следующий момент уже лежишь в придорожной канаве и благодаришь силы небесные, что жив. Если, конечно, твой шофёр — опытный человек, который за оставшийся у него бесконечно малый промежуток времени… нет, не сориентировался, а просто на уровне рефлекса успел совершить нужные действия, чтобы съехать с дороги или хотя бы затормозить…

Наш шофёр успел. Видимо, сказалась фронтовая тренировка.

— Боже, на кого вы похожи, — сказал лейтенант, когда мы оба поднялись.

Тут я осознал, что перемазался в грязи. Грязь на краю этой дороги была жидкая и однотонная — почти как горячий шоколад.

Всё-таки я не смог сдержать усмешку.

— Солдат ничего не должен бояться. Если ты упал в сортирную яму — оближись и иди дальше в бой…

— Что?

Мои слова поразили его явно гораздо больше, чем атака бомбардировщиков.

— Это из одного чешского писателя, — объясняю я.

Вообще-то, конечно, подобные авторы не слишком подходят для упоминания в разговоре с имперским лейтенантом; тут можно, и даже нужно, быть поосторожнее… Впрочем, плевать.

Вот, лейтенант сразу развеселился. Улыбается.

— Повторите, пожалуйста, — просит он.

Я повторяю цитату.

— Подходящая рекомендация, — замечает лейтенант, подбирая палочку, и начинает энергично чистить свои брюки.

Исключительно подходящая, думаю я. Причём сразу ко всем нашим обстоятельствам…

Стоп. Спокойно. Давай-ка лучше отчищай грязь.

…А внезапно нахлынувшее отчаяние всё равно плещет в глубине, как разбушевавшиеся подземные воды… тугие волны гноя… да что с тобой, ты же давно знаешь, отчаяние — это наше нормальное состояние, да, да, да, настоящая жизнь начинается только по другую его сторону… по ту, по другую, как будто отчаяние — это плёнка, которую можно проколоть швейной иглой… только главное, что с обеих сторон ты всегда будешь служить тем, кого ненавидишь, и делать то, для чего не предназначен… и даже умереть, когда захочется, будет нельзя… чёрт побери, чёрт побери, чёрт побери… так устроен мир. Вот и всё.

И успокойся, наконец.

Мы привели себя в некоторый порядок, влезли обратно в машину и поехали дальше, огибая свежие воронки.

Маленькие сады, домики, поля. Окраина. Полицейский пост при въезде в город.

— Всё так странно… — Лейтенант не заканчивает фразу.

Он уже давно хочет что-то сказать, но не отваживается и мнётся. Странно, что он решил затеять проблемный разговор со случайным попутчиком; хотя — что странного? Именно случайному попутчику иной раз выбалтываешь такие вещи, в которых не признаешься близким знакомым…

— Странно?

Лицо моего спутника морщится. Кажется, будто он сейчас заплачет, но в следующий момент я понимаю, что он просто хочет чихнуть.

— Именно странно, — говорит он, справившись. — В последнее время здесь небо стало слишком низким…

Что?! Опомнись, парень, кто из нас сумасшедший? До сих пор я считал, что это моя прерогатива…

— Низким? — я не нахожу ничего лучшего, как переспросить.

— Как потолок казармы, — поясняет он. — У вас нет в связи с этим соображений о том, где мы находимся?

Тон такой, словно он спрашивает: на каком километре дороги?

Я делаю вид, что не понимаю, и он, выждав секунду, поясняет:

— Коридор с низким потолком. Место, откуда нет выхода. А такое место называется…

Я знаю, как оно называется. Не трудись, спутник, я почти сразу понял, куда ты клонишь.

Инферно.

— Я думаю, что мы ещё не там. Я думаю, что мы ещё только на пути.