Андрей Лазарчук - Предчувствие: Антология «шестой волны»

Я с удовольствием подставил лицо ветру. Прислушался к внутренним ощущениям: анестезия была полной.

Ну и хорошо.

Наверное, так и должно быть.

Всё, что мы любим, — это всего лишь метафора.

За время пути к вокзалу у меня проверили документы трижды. Первый раз это был патруль полевых жандармов. От них я отделался легко, предъявив вручённое мне предусмотрительным майором Беляевым липовое комендантское удостоверение, печать на котором, впрочем, была вполне настоящей. Понятия не имею, где Беляев её взял; задавать людям его профессии подобные вопросы я отучился уже очень давно. Так или иначе, с жандармами у меня проблем не возникло. Старший наряда — унтер-офицер средних лет, больше всего похожий на какого-нибудь десятника со стройки, — пожелал мне удачи и посоветовал не идти к вокзалу прямо, а свернуть на боковую улицу. «На главной дороге больше караулов, и дежурят в них не наши; зачем вам лишние проблемы…» Я поблагодарил его, постаравшись признательно улыбнуться. В жандармерию часто брали людей немолодых, выдернутых из давно сложившейся жизни тотальной мобилизацией; такие почти всегда относились к солдатам «иностранных частей» подчёркнуто тепло — понимали, наверное, что у нас-то положение ещё хуже. Где уж осталась наша мирная жизнь… По дезертирам, однако, жандармы всегда стреляли без колебаний. Оставив патруль достаточно далеко за спиной, я остановился и сплюнул через левое плечо. Как здорово, что документ оказался чистым. Не подвёл.

Может, и дальше всё будет нормально…

Во второй раз меня задержал патруль гвардейцев. Они вышли из подворотни и загородили мне дорогу почти внезапно: вот ты спокойно идёшь, ловя холодный ветер и наблюдая, как за домами начинает разгораться рассвет, а вот перед тобой уже стоят полукругом три фигуры в чёрной форме, и две из них направили на тебя автоматы. Я даже не испугался — может, просто не успел.

Ни моё офицерское удостоверение, ни бумажка из комендатуры не произвели на начальника гвардейцев никакого впечатления — по крайней мере, его лицо осталось каменным. Это мне не понравилось. Чего доброго, отправят сейчас для проверки на контрольный пункт, и тогда — дело плохо. Меня-то, наверное, вытащат, но операция сорвётся.

А срывать её нельзя.

— Цель визита на вокзал?

— Это касается только меня и моего командования, господин обервахмистр.

Старший патруля медленно поднял на меня глаза. Что ж, я бы на его месте тоже удивился. С гвардейцами редко кто отваживается так разговаривать. Но я знал, что сейчас именно решительный тон должен оказаться гирькой, которая сместит чашу весов в мою пользу. Расчёт, понятный любому, кто знаком с имперской психологией.

А кроме того, я просто не выспался. В таком состоянии у меня часто отключаются нормальные эмоции. В том числе и страх.

После секунды колебаний гвардеец вернул мне бумаги и молча отсалютовал. Я поднял было руку в ответном приветствии, но опоздал — они уже развернулись и скрылись в той же подворотне, откуда перед этим вышли. Пронесло…

Интересно всё-таки, долго ли ещё будет так проносить?

В третий раз мне пришлось предъявить документ уже при входе в вокзал. Здесь было проще всего. Стоявший у дверей полусонный солдат с нашивками Резервной армии взглянул на моё удостоверение и только вяло кивнул.

Путь свободен.

Привокзальная площадь, через которую я только что прошёл, была восхитительно пуста. Правда, на её противоположном краю приткнулись несколько военных машин: легковушки, грузовики, один броневичок. Они были похожи на забытые у стены большой комнаты игрушки, такие запылённые, что нельзя даже понять, какого они цвета — то ли зелёного, то ли серого. Ведь настоящее утро всё ещё не наступило.

Хоть бы оно не наступало никогда, думаю я невольно.

Фонари на площади не горят. Зажжена только лампа над дверью, ведущей в здание вокзала. Как раз там, где стоит часовой.

И холодно.

В самом здании тоже прохладно, но сюда по крайней мере не доходит ветер. И горит свет — правда, очень тусклый. На потолке горит только четверть лампочек.

Кроме того, здесь есть люди.

Как раз последнее радует меня меньше всего. Военные в разнообразной, но одинаково грязной и мятой форме спят на поставленных в ряд скамьях, приткнувшись к своим вещмешкам. Да, кажется, в этом зале они все спят, говорю я себе, оглядываясь. И тихо радуюсь тому, что меня никто не увидит.

Здесь нет совершенно никакого практического расчёта. Просто вдруг очень захотелось пройти незамеченным.

Как будто меня и нет на свете…

На перроне меня опять встречает ветер.

Поднятый над землёй прямоугольник чистого асфальта. Здесь, кроме меня, нет ни одного человека. Электрические блики на заграждениях и опорах для проводов. Бесконечные железные ленты, открытые на запад и на восток…

Небо закрыто облаками. Его край на востоке — бледно-оранжевый. Почему-то рассвет сегодня кажется не тёплым, а зловещим.

Свет, идущий от путевых фонарей, искажается в мощных потоках ледяного воздуха.

Где, однако, мой поезд? По времени — уже пора. Но кругом всё тихо, семафоры не мигают, и кажется, что на этом вокзале вообще никогда больше не будет поездов…

— Не спеши. Твой поезд задерживается.

Я оборачиваюсь так резко, что с моей головы чуть не слетает фуражка.

Передо мной стоит поручик Маевский.

— Ты знал, что я здесь? — спрашиваю я вместо приветствия.

Михаил понимает, что сейчас не до любезностей, и сразу берёт деловой тон.

— Да, я знал. И куда ты собираешься ехать, я тоже знаю.

— Рад за тебя, — отзываюсь я. — И что — ты пришёл пожелать мне счастливого пути?

— Я пришёл, чтобы уговорить тебя не ездить.

Я минуту молчу. Ничего не скажешь: откровенно. Михаил всегда понимал — когда нужна дипломатия, а когда гораздо лучше говорить прямо.

Мне тоже лучше говорить прямо. Например, послать его подальше и демонстративно отвернуться.

Но я устал.

Именно сейчас я понимаю, что действительно очень сильно устал. На мгновение мне даже делается себя жалко.

Во всяком случае, быть категоричным я больше не хочу.

— Ты считаешь, что я не должен ехать? Почему?

Михаил медлит с ответом. Чувствуется, что он тщательно подбирает слова.

— Понимаешь ли ты, в чём смысл этого мероприятия?

— Оборона, — говорю я коротко.

— И как вы собираетесь обороняться? На обе стороны?

В голосе Михаила нет ни тени иронии. Его тон — тихий и усталый. Я бы даже сказал — покорный.

Как у меня.

— Я знаю все твои возражения… — говорю я через силу. — Знаю. Просто — у нас нет вообще никакого выбора.

Маевский опять медлит.

— Ладно. Не будем размазывать эту тему, как сопли, — тем более что и времени-то у нас не так много. Я просто просуммирую главное. Начнём с того, что план «Эней» не имеет никаких шансов на успех, что бы под успехом ни понималось. Удержать оборону на востоке без поддержки основных сил шведов невозможно — с этим, кажется, никто и не спорит. Других же перспектив я просто не вижу. Об идее вбивания клина между союзниками не стоит и говорить, ты сам понимаешь, что это чушь. Тогда остаётся только одно: потянуть время, чтобы хотя бы сдаться в плен не русским, а американцам. Вот в этом и будет состоять вся ваша «оборона» — в случае максимального успеха, подчёркиваю. И тем самым задача сведётся к уже решённой… Потому что два месяца назад на Каирской конференции главы четырёх союзных держав подписали решение, согласно которому все их бывшие граждане, поступившие на службу Империи, подлежат выдаче. Ты понимаешь, что это значит?