Лидия Конисская - Чайковский в Петербурге

14 января 1890 года Чайковский уезжал из Петербурга в Италию — во Флоренцию. Друзья и родные провожали Петра Ильича. Он был очень взволнован и весел. Амалия Васильевна Литке и Анна Петровна Мерклинг — его двоюродные сестры — приехали с букетами цветов, что придавало проводам особую торжественность.

Несмотря на то что эта самая «петербургская» из опер создавалась вдали от родины, связь композитора с Петербургом не прерывалась. Модест Ильич посылал картину за картиной и делал это так своевременно, что не задерживал брата ни на один день. Только закончит Петр Ильич одну картину и вечером в письме выражает беспокойство, что же он будет делать завтра. А назавтра с утренней почтой уже приходит либретто следующей!

О своей работе Чайковский тоже регулярно сообщал брату и друзьям. Трагический сюжет оперы захватил его: ему казалось, что он переживает, как он писал Глазунову, «очень загадочную стадию на пути к могиле. Что‑то такое совершается внутри меня, для меня самого непонятное». Он жил жизнью своих героев: «Сегодня писал сцену, когда Герман к старухе приходит. Так было страшно, что я до сих пор еще под впечатлением ужаса». Он плакал, когда написал сцену смерти Германа, и объяснял это тем, что Герман был для него «настоящим, живым человеком», причем очень ему симпатичным.

Вместе с Чайковским во Флоренцию поехал слуга Модеста Ильича — Назар Литров: Петр Ильич не хотел отрывать своего слугу Алексея от его тяжело больной жены.

Простой русский человек, не слишком грамотный, Литров вел удивительный дневник, где каждый день записывал — что создал Петр Ильич, какое у него было настроение и т. д.

Вот некоторые отрывки из этого дневника:

«29 января.

Петр Ильич сегодня в хорошем расположении. Еще вчера начали другую картину, и, как вижу, идет хорошо… Каждый раз перед окончанием вхожу в комнату и говорю, что пора обедать или ужинать…

Петр Ильич, может, думают, что я от скуки вхожу… и делают вид ласковый и добродушный. Но нет, я ничуть покудова не скучаю.

…В 7 часов я вошел. Петр Ильич еще не кончили. Я сказал: «Пора кончать». Уже отозвались и сами еще продолжают делать крючки!.. «Сейчас», — говорят и еще сделали один крючок, рукой ударили по клапану рояля.

2 марта.

Во время мытья Петр Ильич рассказывал, как они кончили оперу. Петр Ильич за последнее время делятся со мной всем — положим и то, что, кроме меня, и не с кем.

«Ну, Назар, — обратились ко мне и начали рассказывать… как Герман покончил с собой. Петр Ильич говорили, что они плакали весь этот вечер, глаза их были в это время еще красны, они были сами совсем измучены… Я эти слезы люблю… Им жаль бедного Германа, и на что им было довольно грустно.

Когда Петр Ильич проиграли сочиненную им кончину Германа и тогда у них полились слезы, которые во время сочинения наполняли их душу…

Мне дорого пометить слезы Петра Ильича. Если, бог даст, так же хорошо Петр Ильич кончат и придется видеть и слышать на сцене эту оперу, то, наверное, по примеру Петра Ильича многие прольют слезы».

Так жили рядом гениальный композитор и его слуга — простой русский человек с тонкой и чуткой душой, понимающий, какое великое чудо творчества свершается на его глазах. Оба они были, по–видимому, очень довольны друг другом, а для Чайковского Литров был еще как бы частицей родины. «Я очень радуюсь, что он со мной, ибо, не будь его, гнездящееся во мне чувство печали грызло бы меня бесконечно больше», — писал композитор брату.

Вернулся Чайковский в Петербург уже летом, 27 июля. Опера была написана за неслыханно короткий срок — за 44 дня («Люблю работать к спеху, люблю, когда меня ждут, торопят», — писал и говорил он постоянно). Поселился на этот раз Петр Ильич у своего консерваторского друга Лароша, который жил на Адмиралтейской набережной, в доме № 10.

Настроение у него хорошее, Петербург ему нравится теперь все больше, он снова привыкает к нему.

Декорация сцены первой постановки «Пиковой дамы».

Через три дня после приезда он пишет:

«Какой Петербург, сравнительно с Москвой, музыкальный город! Я каждый день слушаю здесь музыку. Был в Аквариуме, в Петергофе, в Павловске; везде слушал хорошее исполнение хорошей музыки. Сегодня буду в Озерках и опять буду наслаждаться слушанием музыки. В Москве ничего подобного нет. Кроме этого летнего преимущества северной столицы меня еще восхищает в Петербурге чистота воздуха, сравнительно с Москвой, которая летом совершенно необитаема… и какая красавица Нева! Живу я здесь у моего приятеля Лароша, который занимает квартиру на Адмиралтейской набережной. Перед окнами Нева и вид бесподобный. Вообще, бывши прежде отчаянным москвичом, я с некоторых пор все больше и больше начинаю любить Петербург и изменять Москве».

В те летние дни всюду исполнялись произведения Чайковского: 6 мая в Павловске — увертюра «1812 год», 11 мая в Павловске же — «Ромео и Джульетта», 1 июня там же — фантазия «Буря», 6–го в «Аквариуме» — Первая сюита, 19 июня в Озерках — Вторая симфония, 3 июля там же — «Итальянское каприччио», 24 июля в Павловске— «Франческа да Римини», 7 сентября в Павловске — Четвертая симфония и т. д.

Когда‑то консерваторский товарищ Петра Ильича — Аарош ярко описал внешность своего великого друга в шестидесятые годы. Теперь посмотрим, каким рисует Аарош Чайковского девяностых годов:

«Белый как лунь, с волосами, сильно поредевшими, с небольшой, тщательно остриженной бородою, одетый не только безукоризненно, но в неизменно свежий, как бы новый костюм, он походил на старика только цветом волос; во всем остальном производил впечатление бодрости, живости и энергии даже больших, чем в прежнее время. Из безвестного столоначальника департамента юстиции он успел сделаться всесветною знаменитостью, а знакомых у него, по–видимому, стало вдесятеро меньше. В 90–х годах мне опять, как тридцать лет тому назад, случалось ходить с ним по Невскому, но бывало так, что знакомого не встречалось ни одного. Сделавшись элегантным и даже щепетильным по части туалета, он давно перестал быть светским человеком в прежнем смысле слова, в аристократических салонах бывал изредка в качестве «звезды», обыкновенно же знался и дружил только с музыкантами, с которыми его связывали сотни деловых нитей, а во многих отдельных случаях и теплые, сердечные отношения».

«Чайковский говорил мне, — писал Римский–Корсаков, — что намерен покинуть Москву и перенести центр своего тяготения в Петербург с будущего сезона».

В ноябре Чайковский снова в Петербурге, и на этот раз надолго. Останавливается он в гостинице «Россия» на Мойке, 58.