Чайна Мьевиль - Посольский город

Все дети посольства видели, как садился корабль. Учителя и дежурные родители много дней подряд задавали им рисунки на эту тему. Под их картинки в комнате была отведена целая стена. Вопреки фантазиям детей пустолёты уже много веков не извергают пламени, но изображать их с огненными хвостами вошло в традицию. В детстве я тоже их так рисовала.

Я разглядывала картинки, мужчина рядом со мной тоже наклонился посмотреть.

— Гляди, — сказал он. — Видишь? Это ты. — Лицо в иллюминаторе корабля. Мужчина улыбнулся. И сделал вид, будто сжимает штурвал, как это делала бесхитростно нарисованная фигурка.

— Уж ты нас извини, — сказала я, кивая на рисунки. — Мы ведь провинция.

— Ничего страшного, — ответил пилот. Я была старше него, наряднее и сыпала сленгом, рассказывая истории. Я его волновала, и ему это нравилось.

— И вообще, — сказал он, — это… Это же восхитительно. Быть здесь. На самом краю. И что за ним, один Господь знает. — И он пошёл на Бал Прибытия.

Праздники бывали разные: сезонные, выездные, выпускные и ежегодно-посылочные, три Рождества в декабре; но Бал Прибытия всегда был самым главным. Покорный причудам коммерческих ветров, он случался непредсказуемо и редко. С последнего прошли годы.

Дипломатический Зал был переполнен. Служители посольства затерялись среди охранников, учителей и врачей, местных артистов. Изолированные внешние общины фермеров-отшельников прислали свои делегации. Пришельцев снаружи было очень мало, их можно было отличить по костюмам, фасоны которых скоро скопируют местные. Команда отправлялась обратно назавтра или через день; Бал Прибытия всегда устраивали в конце визита, отмечая приезд, а заодно и отъезд.

Играл струнный септет. Одной из музыкантов была моя подруга Гарда, которая увидела меня и нахмурилась, словно извиняясь за неизысканную джигу, которую они как раз исполняли. Мужчины и женщины помоложе танцевали. Их начальники и просто люди постарше сами с удовольствием пустились бы в пляс, но смущались и лишь иногда покачивались в такт музыке или, к восторгу младших коллег, позволяли себе насмешливый пируэт.

Бок о бок с выставкой детских рисунков на стенах Дипломатического Зала висели постоянные украшения: картины маслом и гуашью, плоские и трёхмерные фотографии служителей, послов и атташе; и даже Хозяев. Картины отражали историю города. Вьющиеся растения карабкались по панелям до самых лепных карнизов, где сплетались, образовывая живой балдахин. Его поддерживали специальные деревья. В их ветвях жужжали осокамеры размером с большой палец руки, они охотились за кадрами для передачи.

Охранник, с которым мы дружили в детстве, приветственно махнул мне искусственной рукой. Его силуэт чётко вырисовывался на фоне окна в несколько метров высотой и шириной, в которое был виден город и Лиллипэд-Хилл. На склоне холма стоял нагруженный корабль. За километрами крыш, позади вращающихся церковных маяков паслись энергостанции. Напуганные посадкой корабля несколько дней назад, они ещё не пришли в себя и держались поодаль. Было видно, как они переминаются с ноги на ногу.

— Это всё вы, — сказала я, указывая на них штурману. — Вы виноваты. — Он рассмеялся, хотя сам толком и не глядел, куда я ему показывала. Слишком многое привлекало его внимание. Для него это был первый спуск.

Мне показалось, что я узнала лейтенанта из предыдущей партии. В его прошлый визит, годы тому назад, в посольстве стояла мягкая осень. Мы с ним ходили шуршать палой листвой в висячие сады и любовались оттуда городом, где не было ни осени, ни других понятных ему времён года.

Я прошла сквозь струи дыма с подносов с возбуждающими курениями и попрощалась. Группа иноземцев, закончивших здесь свои дела, улетала, а с ними кучка местных, которые подали заявления на право выхода и получили положительный ответ.

— Дорогая, ты что, плачешь? — спросила Кайли. Я не плакала. — Завтра мы ещё увидимся, а может, и послезавтра тоже. И ты сможешь… — Но она знала, что всякое общение будет затруднено и рано или поздно прервётся. Мы обнимались до тех пор, пока она сама не прослезилась и тут же рассмеялась, добавив: — Уж кто-кто, а ты должна знать, почему я улетаю.

А я ответила:

— Конечно, я знаю, дура, я же просто завидую!

Я видела, что она думает: «Ты сама сделала свой выбор», и это была правда. Я собиралась уехать, пока полгода назад последний миаб не принёс потрясающее известие о том, что или кто к нам направляется. Но и тогда я пообещала себе, что не буду менять планы и вырвусь наружу со следующей сменой. Однако я не слишком удивилась, обнаружив, что не хочу никуда лететь, хотя иол уже с грохотом рвал над нами небо, заходя на посадку. Скайл, мой муж, наверное, раньше меня понял, что так и будет.

— Когда они придут? — спросил пилот. Его интересовали Хозяева.

— Скоро, — ответила я, хотя сама понятия не имела. Я-то ждала совсем не их.

Прибыли послы. Люди обступили их, но не толкались. Кольцо пустоты, воздушный ров всеобщего уважения, окружало их всегда. Снаружи по окнам забарабанил дождь. Ни от кого из моих друзей, ни из одного обычного источника мне не удалось узнать о том, что происходит за закрытыми дверями. С самыми главными и вызывающими наибольшее сомнение пришельцами общались только важные шишки и их советники, а я не входила в их число.

Люди поглядывали на дверь. Я улыбнулась пилоту. Вошли ещё послы. Я улыбалась им до тех пор, пока они не ответили.

Скоро появятся Хозяева города, а с ними и последние из новоприбывших. Капитан и остальная команда; атташе; консулы и исследователи; может быть, пара-тройка новых иммигрантов; и, самое главное, немыслимый новый посол.

В детстве в Послограде мы играли с монетами и полумесяцами железной стружки с монету толщиной из слесарных мастерских. Играли всегда в одном и том же месте, у одного и того же дома, среди горбатых улочек на задворках многоквартирных домов, где под листьями плюща переливались щиты рекламы. В тусклом свете, лившемся со старинных экранов, мы играли у стены, которую назвали в честь предметов, служивших нам игрушками. Я помню, как закручивала волчком тяжёлую монетку в два су и пела — орличек, покрутись, решечка, покажись, — пока она не падала орлом или решкой вверх, постепенно затихая. Та сторона, которая оказывалась наверху, в сочетании со словом, до которого я успевала добраться, вместе обозначали какую-то потерю или удачу.