Ольга Ларионова - Чакра Кентавра (трилогия)

Харр только бровь приподнял: ну, Махидушка, блудня ненасытная, не ошибся я в тебе!

— Иофф пополудничал да и уснул. Он всегда под дождь засыпает, — скороговоркой, точно оправдываясь, проговорила Мади; на хвастливое признание подружки она никак не отозвалась — видно, знала ему цену.

— Ты лапотки‑то свои не надевай, — велел Харр, видя, что Мади достала из узелка новенькие сандалии со змеиными ремешками. — Садись на постелю, ноги под шкуру схорони, чтоб согрелись. А то не ровен час — заболеешь…

Он чуть было не брякнул: и не придешь. Но удивился собственной мысли и вовремя прикусил язык. Сдалась она ему! Да и Махида разъярится.

— Нет, господин мой Гарпогар, я отсюда тебя слушать буду, — тихо, но твердо проговорила она.

Так вот оно что! За сказками даровыми явилась. Дедок спит, а она младшего братика одного бросила.

— Ты б еще младшенького с собой притащила! Чай, не княжий пир — байки слушать, — проворчал он.

— Кого, кого? — вырвалось у обеих подружек разом.

— А ты что вчера — не с братишкой к аманту ходила?

— Как ты мог подумать такое, господин? На нем же был ошейник несъемный! — у Мади даже голос задрожал.

— Ты вот от меня баек ждешь, а мне ведь самому ваши обычаи любопытны. Отколь же знать, что тот ошейник означает?

— И с какой это ты такой земли явился? — фыркнула Махида, выставляя перед ним прямо на постели миски с едой. — На‑ка, колобки с рыбой вчерашней… Коли ошейник несъемный на телесе, значит, он или строптив не в меру, или к работе непригоден.

— Какая работа? Он от горшка‑то два вершка.

— Этого телеса малого Иофф в уплату получил за рокотан. Его да еще кучу добра в придачу, — пояснила Мади, справившаяся с невольной обидой. — Он с рождения нем и глух, вот на него и надели ошейник, чтоб сразу было видно: кормить его не досыта. Иофф велел его аманту нашему лесовому свести, это подать богатая, мы теперь до осеннего желтолистья ничего платить не будем.

— А аманту он зачем, если к работе непригоден?

— На жертву, зачем же еще, — равнодушно подала голос Махида. — Вот ежели дождь не уймется, ручьевой амант его у лесного выкупит да ручью и подарит.

Харр почувствовал, как по спине у него прошелся холодок, словно меч плашмя приложили. Когда‑то его самого вот так же продавали, да не кто‑нибудь — родной отец. Хорошо, никому в голову не пришло по злой погоде в ручье, как котенка, топить!

— А того ты не подумала, чтобы взять да и отпустить мальца подобру–поздорову?

— За что ему мука такая, господин мой? — удивилась Мади. — Если бы он с голоду не помер, то ошейник уже впритык, еще немного, и придушил бы. Только медленно. Его ж так заковали, чтоб недолго жил.

— Ох и не по нраву мне законы ваши!

— А разве твоему богу единому не приносят жертвы? — недоверчиво спросила Мади.

— Это с какой такой радости?

— Ну… вот если он надолго за тучу прячется, выглядывать не желает… мало ли еще горести, боги ведь не только милостивы. А поля–леса жечь начнет злобной засухой?

— Солнце ясное — добрый бог, и любви его неизбывной на всю землю хватает. А на человечью смерть ему глядеть — не утеха.

Мади, сидевшая на корточках возле самого порога, недоверчиво покачала головой, потом обернулась к хозяйке дома и просительно проговорила:

— Махида, ну пожалуйста, дай мои окружья…

— При чужих‑то!

— Господин никому не скажет.

— Не доведет тебя до добра забава эта!

— Ну часто ли я прошу тебя?

Махида, бормоча что‑то под нос, отодвинула ящик с посудой, и Харр увидел под ним гладкую зелененую крышку сундука, врытого в пол. Кося на гостя пронзительным оком, она приоткрыла сундук и выкинула оттуда полотняный мешочек. Видно, не было в нем ничего бьющегося, потому что упал он к ногам Мади с глуховатым стуком.

— Не пали светильню, мне и так света хватает, — извиняющимся тоном проговорила Мади, торопливо доставая из мешочка зеленое кольцо — как раз такое, чтоб человечий лик в нем помещался. Харр не успел угадать его предназначения, как Мади уже разъяла его на два, которые были вложены одно в другое. Выхватив из‑под навеса большой травяной лист, которым Махида пользовалась то как скатертью, а то и полотенцем или прикрытием от дождевых брызг, девушка наложила его на малое кольцо и, натянув, надела сверху то, что побелее. Получилось вроде тугого барабанчика. Харр все еще недоумевал, к чему бы это, а она уже достала тонкую костяную палочку и принялась что‑то царапать вдоль ободка. Харр вытянул шею, приглядываясь: сок, выступавший на месте царапин, застывал причудливой коричневой вязью, вроде узоров на клинке его меча.

— Не пойму я, — признался Харр, — как чудно это ты рукодельничаешь?

— Это не рукоделье, господин мой. Я записываю словеса твои, изумляющие меня безмерно.

Безмерно изумился на этот раз он сам. Вот уж не думал, не гадал, что кто‑нибудь его байки записывать будет! На Тихри мастерство такое доступно было лишь солнцезаконникам да князьям — и то не каждому. А тут — девка простая…

— Ну и что ты сейчас записала? — поинтересовался он.

— Я записала: не убивай.

— Хм–м-м!.. — озадаченно протянул он. — И всего‑то?

— Но ты ведь только начал рассказывать, господин мой. Мы вечор остановились на том, что в земле твоей родной было много богов, а потом стал один. А в чужих землях как?

Ну, положим, вчера они остановились не на этом, но она разумно поступила, что не припомнила при Махиде, что он чуть было не отдал ей чужеземные стекляшки.

— Широка вода на последней земле, где мне быть довелось, — напевным речитативом завел он, чтобы не дать возможность Мади вернуться к воспоминаниям о злосчастном ожерелье, — и плавает в той воде остров великий, на котором уместились и горы, и болота, и замки–дворцы высоты невиданной, и король там правит могучий и сыновьями богатый, да еще и в придачу у него дочь непокорная…

Махида насыпала перед ним горку сушеных ягод и пристроилась на краешке постели, вполуха прислушиваясь к неутихающему шороху дождя; Мади же, опустив на колени ободок с натянутым листом, так и замерла, приоткрыв по–детски еще припухлые губы. Нецелованные, поди. А его понесло по всегдашнему обычаю, и он, поплевывая мелкие косточки в кулак, принялся красочно описывать (впрочем, не очень и привирая) и Величайший–Из–Островов, и затерянные в морской дали, тянущиеся друг за другом, как утята, мелкие островки с разрисованным корольком–колдуном, и о древних пяти богах, на великом острове уже позабытых ради единого, страшного бога, имя которому было Крэг. Странный это был бог, иначе почему же королевская дочь Сэниа ненавидела его люто и беспощадно; эта ненависть и мешала ему расспросить о злом боге поподробнее. По обрывкам разговоров он только понял, что бог–Крэг летуч, всеведущ и мстителен.