Ольга Ларионова - Чакра Кентавра (трилогия)

— Ты ошибся, повелитель лучшей в мире из дорог! Это мать белого ребенка, и она ничем тебе не угрожает!

— Она угрожает тебе, делла–уэлла, — печально проговорил Оцмар. — Она — исчадье ада, и, когда не станет меня, кто тебя защитит от ее чар?

— Но послушай…

— Только шевельни ресницами, делла–уэлла, — оборвал ее Оцмар, — и она исчезнет с лица моей земли!

Ну нет, просительный тон тут явно не подходил — надо было действовать с позиций всемогущества.

— Неужели ты думаешь, князь, что я сама не смогла бы убрать того, кто мне угрожает? — надменно произнесла она, — Ну, смотри же. Мона Сэниа, исчезни на время, потребное на самый дальний полет стрелы!

Принцесса, ни секунды не колеблясь, шагнула назад — и пропала. Никто из джасперян не сомневался, что она находится не далее чем на собственном корабле, и тем не менее в воздухе разлилась леденящая тишина, словно все следили за полетом реальной стрелы.

Раздался общий вздох — принцесса появилась на прежнем месте.

— Вот так, — не без злорадства констатировала Таира. — Мы летим или что?

Интуиция ее не подвела — с властелином этой страны следовало говорить не только па его языке, но и в его тональности. И все‑таки он не сдавался:

— Разве ты не знаешь, делла–уэлла…

— Ты хочешь сказать, князь, что моей голове хватает солнечного золота, но недостает мозгов? Тогда, может быть, я не стою твоего монаршего внимания и ты вернешься в свое Пятилучье один? Ах, нет? Тогда мы летим втроем: мона Сэниа — моя… — Она па миг запнулась: назвать принцессу сестрой — слишком слабая мотивация, но тогда что же придумать… — Она — мое сибилло, и я не расстаюсь с ней ни–ког–да.

Он поднес руку к вороту своей зеленой рубашки, словно ему было душно:

— Твоя воля, делла–уэлла…

Делла–уэлла выпятила нижнюю губку в неподражаемой гримасе — ну наконец‑то. Шагнула к чернеющему жерлу “леталища”. В последний миг обернулась и отыскала глазами Скюза. Ну конечно, зубы стиснуты, в каждой руке по десинтору. Джульетта отбывает с Парисом. Реакция адекватная. Она улыбнулась и наградила его взглядом, от которого совсем недавно он воспарил бы к самому тихрианскому солнцу.

— Таира, не медли, — послышался сдавленный шепот принцессы.

Девушка подавила вздох — приключения, конечно, штука увлекательная, но где же место для личной жизни? И, пропустив вперед мону Сэниа, нырнула в глубину тихрианского корабля. Она услышала, как сзади туда запрыгнул Оцмар и уселся на пол, па какую‑то хрустящую подстилку, даже не коснувшись края одежд своей деллы–уэллы. Коротко кинул:

— Кадьян, домой.

И — удар чудовищной перегрузки.

— Шесть “же”, — сказала Таира, выпрыгивая следом за Оцмаром из корабля и тыльной стороной ладони утирая кровь, липкой струйкой бежавшую из носа.

— Не ругайся, — шепнула за ее спиной мона Сэниа. — Ты во дворце.

Что они в настоящем дворце — вернее, на его террасе, было ясно с первого взгляда. Таира обернулась, чтобы удостовериться в невредимости принцессы, — да, у той закалка была покрепче. А следом за пей на шероховатый плитняковый пол спрыгнул невысокий горбун с каким‑то необычным лицом. Горб у пего тоже был необыкновенный — не сзади, а спереди. И руки ниже колеи.

Оцмар с низким поклоном обернулся к Таире и вдруг увидел кровь на ее лице. Не говоря пи слова, он шагнул к горбуну и изо всей силы ударил его ногой.

— Ты что?! — заорала Таира. — Он же меньше тебя! Никогда не смей так поступать при мне!

— Только за то, что он слышал, как ты сейчас говорила со мной, я должен был бы отрезать ему уши. — заметил Оцмар.

Горбун, отползавший в угол, замер, вжимаясь в пол.

— Свинские замашки, — пробормотала девушка. — Рабовладелец. Вели, чтобы мокрое полотенце принесли!

Вероятно, их подслушивали, потому что стоило князю хлопнуть в ладоши, как тут же примчалась какая‑то серебристая гурия с влажным полотенцем. Таира одним концом вытерла кровь с лица, другим, присев над горбуном, смочила ему лоб. Теперь ей стало ясно, что ей показалось таким чудным — его прическа. Брови, зачесанные книзу, были подстрижены па уровне середины глаз, а волосы, спускавшиеся на лоб, — до бровей. Так же, с квадратной выемкой посередине, были выстрижены усы.

— Ты — Кадьян? — спросила она. — Надо признаться, навигатор из тебя хреновый.

— Лучше бы Великодивный князь приказал меня раздвоить, чем слышать от тебя, госпожа, немилостивое слово. — Голос у горбуна был приятный, бархатистый.

— Ну и удались, а то еще не то услышишь под горячую руку. Светлейший повелитель дозволяет? — Надо было не перегнуть палку, распоряжаясь в чужих апартаментах.

— Удались, — кивнул повелитель. — И приготовь парчовое кресло. Да пошли узнать, распустился ли пуховый цветок?

Горбун кивнул и выскользнул вон, змеясь по полу как уж, с непредставимой для его фигуры гибкостью.

— Мне кажется, белому ребенку больше подходит мягкая колыбелька, чем царапучая парча, — осторожно напомнила Таира.

— Не беспокойся, делла–уэлла, у него нежнейшие кормилицы, которые не спускают его с рук — но еще не расцвел нагорный цветок и не прибыла твоя волшебная птица, чтобы осенить его тенью своих крыльев. Ты получишь белого ребенка так, как я видел это в своих вещих снах.

— И долго ждать? — осведомилась девушка, чувствуя, с каким трудом сдерживается принцесса, чтобы не ринуться на поиски по всем покоям необозримого города–дворца.

— О нет, — заверил ее Оцмар. — Я ведь и сам слишком долго мечтал о том, чтобы подарить тебе эту сказку. А пока позволь мне проводить тебя в твои покои.

— Ну давай, — сказала Таира. — Заодно дворец посмотрим.

Она подошла к перилам, ограждающим террасу, и невольно отшатнулась — под ней была буквально пропасть, этажей десять, не меньше. Прямо от перил начиналась узенькая полоска виадука с весьма непадежным на вид ограждением; поддерживаемый изящной аркой, он упирался в совершенно глухую степу ступенчатой башни. Еще несколько таких же висячих мостков виднелось ниже — некоторые из них обрывались прямо над зеленеющей глубиной двора. Террасные сады на самой различной высоте дотягивали свои душистые ветки до балюстрады, на которую не без некоторого страха опиралась сейчас девушка. Это даже не была инстинктивная боязнь высоты — просто во всем этом изящном переплетении хрупких конструкций было что‑то аномальное, словно создавались они не для этого мира, а для какого‑то другого, с меньшей силой тяжести и большим бесстрашием его обитателей.

— А для чего эти мостики, если они никуда не ведут? — обернулась она к Оцмару.

— Я люблю гулять по ним, делла–уэлла, потому что они — как человеческая жизнь: одни заканчиваются глухой стеной, другие — обрывом в пропасть, а одна–единственная дорога ведет к сказке, предназначенной только мне. Сейчас ты увидишь ее. Но прежде… Идем.